Миша смеётся уже от души.
— Я же знаю, тебе не нравятся муравьи!
— А может мне нравишься ты…
— Вряд ли. Но я не против. Приходи, когда хочешь.
— Хорошо. Значит, завтра. То есть уже сегодня. Я обычно часов в десять заканчиваю убираться после завтрака, так что…
— Тогда я не буду сегодня ферму распаковывать. Завтра вместе распакуем.
— Хорошо. И ещё раз — с днём рождения!
Ксения не хочет, чтоб её провожали, и хозяин дома чувствует это. Когда она, молча кивнув, выходит из-за стола и направляется к двери, он за ней не следует. Когда она, захлопнув дверь, бредёт к калитке мимо зарослей розовых кустов — он наблюдает за ней через окно кухни. Когда она прикрывает за собой калитку, чуть не прищемив нос увязавшейся следом псинке, и теряется где-то на полевом бездорожье, которого за высоким забором, увы, не видно, он выключает свет и ещё долго сидит в темноте, разглядывая звёздное небо через блестящую гладь оконного стекла.
Дорога пьяными петлями уводит к посёлку, но домой идти совсем неохота. Жуткий недосып будто отступил перед ясной августовской ночью — в голове у Ксюхи так же тихо и свежо, каков воздух вокруг, и слегка тревожно — а иначе здесь, на краю землю, и быть не может. Минуя поворот к гостинице, она шагает дальше — туда, где средь диких незасеянный полей стоит ещё один одинокий дом. Она даже не знает, зачем именно туда идёт — но так бывало и раньше. И всё же, знает точно — придя, она найдёт ответы.
У входа она мнётся, не решаясь нажать на выпуклую кнопку звонка. В доме горит свет, а собаки суют любопытные носы в щель между землёй и калиткой — уже не лают и даже не порыкивают, лишь, шумно принюхиваясь, время от времени нетерпеливо фыркают. Жать на звонок так и не пришлось — почувствовав настроение овчарок, хозяин отпирает калитку, пропуская гостью внутрь, кажется, совсем не удивившись. Зайдя в дом, Ксения замирает в нерешительности — хозяин ничего не говорит и будто бы даже не ждёт, чтоб заговорила она. Насупившись, он водит носом по воздуху, повторяя поведение питомцев, затем пристально щурит глаза, пронзая полусвет мрачной гостиной своим обжигающим взглядом.
— Я вижу их. Они повсюду. Повсюду в тебе. Ты слышала про малые и большие круги кровообращения?
— Да, слышала что-то такое. В школе проходили. Причём здесь…
— Змейки. Их больше ничего не давит, и они даже успели забыть, что когда-то давило. Я вижу твою кровь — вижу её не алой, а прозрачной, и по ней плавают змейки — неоново-голубые, с золотистыми опалинами по бокам. Это кровь здорового человека. Ты уже не та, что прежде. Что-то случилось? Что-то, чего я знать не могу?
Не дожидаясь приглашения, гостья усаживается на вычурный диванчик напротив окна и некоторое время задумчиво созерцает камерное свечение настенных ламп. Правильно сделала, что пришла. Она уйдёт с ответами, как и хотела.
— Возможно.
— Хорошо. Всё в порядке?
— Думаю, нет. — Ей совсем не хочется рассказывать про вылазку вчерашнего (уже позавчерашнего) дня. Стыд за содеянное всё ещё ютится на пыльных задворках сознания, а страх неминуемой расплаты довлеет дамокловым мечом. Она чувствует себя испачкавшейся и очистившейся одновременно. И она не хочет делить это чувство ни с кем. — Как бы там ни сложилось, я готова ответить за свои поступки. Ты прав. Я уже не та, что прежде. Раньше у меня и поступков-то своих не было… Мною орудовали другие. А… Можно спросить? Я видела Алису сегодня — она снова живёт у нас в гостинице. Зачем она здесь — я имею в виду, в Алиевке? Знаю, что не в отпуске. Отпускники за билетами на ближайший обратный рейс не охотятся.
Ян ждал чего-то подобного.
— Хочешь чаю?
— Нет. — Ещё хоть чашка, и она лопнет — хватит с неё уже чаю за эту ночь. — Не хочешь рассказывать?