— Что? — Пуаре тоже чуть дальше высунулся над перилами и вгляделся туда же, куда и я.
— Это ребенок? — уточнил я, и сам утвердительно прибавил. — Мертвый ребенок.
Тельце чуть качнуло волной, стало видно бледное опухшее личико и пустая, выеденная глазница. Я отстранился от перил.
Рауль не отрываясь смотрел на реку и помалкивал.
— Похоже… Да, — кивнул Пуаре, помолчав и, потеряв интерес, выпрямился. — Что ж, кто знает, как он умер. Не у всех есть деньги хоронить… Или еще чего-то не хватает, — добавил он после новой паузы, едва заметно вздохнув.
Я бросил на него взгляд искоса и снова отрешенно посмотрел на воду. Хороший ты парень, Теодор, а откровенными мы с тобой никогда уже не будем, так, будто нас и впрямь разделяют несколько столетий. И я глубоко вдохнул наполненный тленом сырой речной воздух. Кажется, я боялся, что все это может кончиться в любое мгновение, как и началось — что-то щелкнет в воздухе и меня уже не будет — несколько столетий как не будет. Ну и пусть, ну и к черту… Мы всегда могли умереть в любое мгновение. А так… разве так — не интереснее?
— Где-то что-то горит, — уныло отметил Пуаре.
Еще бы тут что-то не горело — очаги, камины, опять же, мусор. И снова мне мельком, но ярко представился Лондон — в те времена, в какие я его видеть не мог. Тысяча шестьсот шестьдесят шестой год — чума и великий лондонский пожар. «Ты ль это, Вальсингам?..» И вдруг ко мне пришла уверенность, что город подпалили пирующие во время чумы. Что-то я размечтался… Едкий дым пеленой прошел мимо как волна и растаял в сыром воздухе. Я потряс головой, безжалостно сбрасывая вместе с прядями дыма обрывки чужих воспоминаний и фантазий, и улыбнулся.
— Теодор, и это называется — праздники на носу? А не пора ли нам…
— Выпить, — коротко и жизнеутверждающе вставил Рауль.
— Святое дело, — весело поддержал Пуаре.
Дождь так и не пошел, уронив лишь несколько капель, похожих на обещанье утренней росы, но около «Лампадки» оказалось до странности тихо, пустынно и темно. Где-то в стороне играли на лютне, бестолково дергая струны, смеялись, что-то роняли и чем-то звенели, но то — в стороне, а тут — прикинувшаяся мертвой, выжидающая в засаде тишина. Я на всякий случай огляделся, пытаясь разобрать, не свернули ли мы не туда. Каждый раз, даже если уезжаешь ненадолго, бывает чувство, что ты возвращаешься в какой-то совсем другой город, похожий, да не тот…
— У меня такое чувство, что мы ошиблись, — поделился я мрачным подозрением.
— Нет, — сказал Теодор, тоже оглядываясь. — Уж я-то в трех соснах не заблужусь!..
— Главное, чтобы не заблудились сосны, — заметил Рауль сюрреалистично. — А ведь час не поздний…
И тишина у таверны — то же самое, что галдеж на похоронах.
Рауль толкнул дверь. За ней слабо всколыхнулись в глубине затухающие алые блики. А ведь ад — подходящее место, чтобы проявлять фотопленку, — абсурдно подумалось мне. Должно быть, просто исчезнувший мир не хотел исчезать бесследно, постоянно о себе напоминая, даже в самые неподходящие моменты.
— Бог ты мой, — проговорил Рауль с какой-то угрожающей мягкостью. — Тут, кажется, шло сражение.
— Да нет, — так же зловеще сказал Пуаре, переступая порог, — так выглядит город…
— Отданный на разграбление, — сказали мы с ним в один голос.