Я, едва произнеся ответное приветствие, повернулась обратно к роялю и опустила пальцы на клавиши. Тональность Солнечный Гелиодор как нельзя более точно сейчас отражала мои чувства. Мне не терпелось ими поделиться, да даже не поделиться, а выплеснуть в пространство, в воздух, в просторы вселенной.
Солнечная тональность вызолотила пространство, в котором, словно маленькие пылинки, парили крошечные янтарные искорки, и каждая из них звучала радостным восторгом. Солнечные зайчики весело играли друг с другом на поверхностях стен, потока, пола и блестящего глянцем рояля, а в центре развернувшегося действа была я. Меня пронизывали лучи света так, что не было понятно, то ли они стремились ко мне, то ли исходили из самого моего естества. Мелодия искрилась под пальцами, переливалась солнечными бликами зеркал, пела и звенела. Она несла счастье, чувство целостности. Мне хотелось обнять весь мир, подарить каждому его обитателю хоть по маленькому лучику, а лучше искупать в этом море света и радости. Старая композиция, наполненная новыми чувствами, закончилась пусть на тихой, но жизнеутверждающей ноте, будто уверяющей, что все будет хорошо и даже лучше.
Когда тишина растворила в себе всю сверкающую желтизну моей мелодии, я повернулась к преподавателю, ожидая его слов. У лорда Двейна был весьма задумчивый вид, а брови так и норовили снова поползти вверх, выдавая изумление. Я нахмурилась и спросила:
- Метр Двейн, что-то не так?
Мужчина перевел сосредоточенный взгляд на меня и ответил:
- Нет, оллема Таллия. С вашей игрой все замечательно и даже более того. Вы открылись с первых нот и даже раньше.
Я улыбнулась. В голове яркой вспышкой пронеслась мысль: «У меня получилось!»
- Должен сказать, вы молодец, Таллия, - продолжил уже более спокойно первый проректор, - и как ваш преподаватель я вас хвалю… - мужчина допустил короткую паузу и добавил, - за освоенный навык раскрытия души. А вот насчет техники. Работать, оллема Таллия, работать и еще раз работать. Нет, она пока не хромает, но ее срочно нужно подтягивать до прежнего уровня. Все-таки время, которое вам не представлялось возможным практиковаться, свое дело сделало, и теперь, оллема, нужно догонять. В ускоренном темпе.
Я кивнула, соглашаясь с замечанием преподавателя, и выпалила;
- Конечно, метр Двейн, я теперь не отойду от рояля, разве что только к псалтири!
Первый проректор усмехнулся и ответил:
- Главное на еду, сон и лекции прерывайтесь.
Я часто закивала, повернулась к инструменту и принялась играть другую мелодию: времени до конца занятия оставалось еще много, а мне так хотелось поделиться с роялем и преподавателем своими эмоциями и музыкой!
* * *
Мы пробирались в концертный зал тихо и по возможности бесшумно, что крайне забавляло Даррака, предложившего отметить мое исцеление именно там, а не в тесном музыкальном кабинете. Конечно, его идею мы с восторгом поддержали: когда еще почувствуешь себя хозяином концертного зала? Дар предупредил сразу, что никаких взломов не будет, и у него есть ключ, но от этого нам было не менее весло делать вид, что мы боимся попасться на глаза преподавателям, словно собирались шкодничать, как первоклашки.
После заветных трех щелчков замка мы оказались в знакомом просторном пыльно-бархатном зале, правителем и господином которого был возвышающийся на сцене концертный рояль. Сегодня место всех нас было именно там: на возвышении. Ребята принесли стулья. Сегодня вечером мы хотели играть и петь друг для друга. Сегодня был вечер радости, когда голоса рояля, псалтири, флейты, скрипки, никельхарпы и вокал сплетались, распадались и вновь танцевали то вместе, то по отдельности, то образовывая более маленькие ансамбли. Сегодня даже лунные мелодии звучали радостно, а солнечные искрили счастьем и смехом, а пространство переливалось радугой старых и новых звучаний. Я делилась с друзьями своей музыкой без малейшего страха или опасения и видела в глазах цвета расплавленного серебра напротив себя только поддержку, любовь и гордость за меня. Мой Дар, мои друзья, как же я благодарна небу за вас всех и за каждого в отдельности!
* * *
Я остановилась, постучала и вошла в дверь, ведущую в вотчину мастера Имона. По просьбе метрессы Линдберг нужно было сдать мастеру-кладовщику цитру, которая преполавателю в ближайшее время не должна была понадобиться. Старого мастера за невысокой деревянной стойкой не оказалось, поэтому я решила проверить, нет ли его в мастерской, дверь в которую была приоткрыта. Я подошла и уже занесла руку, чтобы снова постучать, когда услышала знакомый играющий сапфировыми гранями голос:
- Мастер Имон, вам не кажется, что позолота – это слишком вычурно?
Даррак? Что он может делать в мастерской?