Постепенно жизнь входила в новое русло, становящееся все более привычным. Тоска по цвету звука не покидала меня ни на мгновение, но появились силы стараться и верить. Лекционные занятия я посещала все. После них, в то время, когда у моих одногруппников были индивидуальные занятия по специальности или композиции, я занималась сама по учебникам. Теперь уже мои полки ломились от книг. И не только полки, но и стол. В какой-то момент я пришла к Милдред с вопросом, у кого могу попросить учебный план лекционных занятий. Секретарь первого проректора выдала мне все в течение пяти минут и пожелала удачи. Я решила, что изучать темы наперед - хорошая идея. Учеба так увлекла меня, что свободного времени оставалось совсем немного, а занятый новой информацией мозг мгновенно погружался в сон, едва голова касалась подушки. Успокоительное мне больше не было нужно, и плакать я тоже перестала.

Даррак проводил со мной гораздо меньше времени, чем раньше, но ежедневно обедал в нашей компании и перед сном всегда появлялся на пороге моей комнаты, чтобы пожелать спокойных снов, обнять и заглянуть в мои глаза. Не знаю почему, но для него это было важно, а я была рада, что он хочет быть со мной даже короткое время.

В один из дней, когда я сидела за столом, штудируя очередной учебник, меня отвлекло движение двери. В комнату зашел Дар. Не написав ни строчки, он улыбнулся мне и протянул руку, а его губы сказали мне «пойдем». Я, не колеблясь ни мгновения, оделась и последовала за ним из общежития в главный корпус консерватории прямо на третий этаж. Проведя по коридору, он толкнул дверь знакомой мне аудитории и пропустил перед собой.

В помещении стоял знакомый рояль-учитель. Он как будто с укоризной смотрел на меня, не понимая, почему я так долго не прихожу заниматься. Он словно был хмур и немного обижен. Прекрасный, полный силы инструмент с великолепным звуком, не концертный, но совершенный в своем роде. Я еще помнила его звук, чистый, звонкий, сильный, как струи горной реки. Погладив инструмент по крышке, вздохнула. Как бы я хотела услышать его вновь… Как бы я хотела снова учиться у него, почувствовать под пальцами черно-белые клавиши, реагирующие на малейшее движение, подсказывающие, помогающие. Даррак  подошел и обхватил мое лицо руками. Его глаза горели энтузиазмом, он смотрел на меня с твердой уверенностью. Только вот в чем?

Отстранившись, я достала из кармана блокнот и карандаш, которые теперь всегда носила с собой, и написала всего одно слово: «Зачем?»

Да, мне было больно от осознания, что я не слышу, но от пониманяия, что я не слышу музыку – еще больней, и Дар об этом знал. Он никогда намеренно не причинил бы мне страданий, я верила в это, поэтому и должна была узнать, что побудило его привести меня в музыкальный кабинет.

Дар забрал у меня письменные принадлежности и принялся за ответ.

«Талли, я хочу, чтобы к тебе вернулся слух, и ты этого желаешь всем существом. Но одного желания мало. Нужно что-то делать. Мы олламы. Мы знаем о музыке больше кого бы то ни было. Если музыка способна исцелять от плохого настроения и грустных воспоминаний, почему она не может исцелить нашу проблему? Доктор сказал, что на физическом уровне все в порядке. Это значит, что ты уже слышишь, Талли. Тебе просто нужно поверить в это. Я хочу помочь. Ты ведь позволишь мне?»

По мере прочтения его слов, мое сердце стало биться чаще. Я даже надеяться боялась, но ведь других вариантов не было. Ни у кого. Даже у преподавателей, регулярно совещавшихся по этому поводу. А Даррак - он не мог бездействовать. Он делает это ради меня. Как же я могу отказать ему?

Сглотнув подступивший к горлу комок, я кивнула в знак согласия и, наверное, прошептала:

- Конечно, Дар.

Мой оллам ободряюще улыбнулся, скинул теплое пальто, придвинул второй винтовой табурет к тому, что стоял напротив, и сел за рояль, откидывая крышку. Я присела рядом. Мгновение - и пальцы Дара стали порхать по клавишам инструмента. Его тело, руки, кисти двигались слажено, единым музыкальным механизмом. Я смотрела на этот своеобразный танец и отчаянно желала услышать, что именно он сейчас играет, о чем поют его пальцы, о чем говорит его душа, но не слышала. Мир по-прежнему был серым и блеклым, и черное марево вокруг не пропускало ни единого просвета, заточив меня в безрадостный черный непроницаемый кокон.

Это было тяжело, очень тяжело - быть совсем рядом с музыкой, чувствовать ступнями вибрации пола от звуковых волн и не слышать ни самой коротенькой нотки. Я сцепила руки скрюченными пальцами и старалась дышать ровно. Получалось плохо. Дыхание все время срывалось на рыдающий ритм. Но хуже этого было понимание, что я пропускаю, не слышу не просто музыку и даже не музыку души, а мелодию, исполняемую Даром для меня. Не знаю, сколько я продержалась. Мне каждая секунда казалась тянущейся патокой болезненной вечностью. В какой-то момент я просто встаа с табурета и отошла к окну, чтобы не видеть того, чего не могу слышать.

Слезы набежали, но я не дала пролиться ни одной из них. Хватит. Скоро я почувствовала ладони Дара на своих предплечьях. Он стоял вплотную ко мне, положив щеку мне на макушку. Постепенно, чувствуя его дыхание, я успокоилась и сама повернулась. Подняв голову, встретилась с ним взглядом и произнесла, стараясь, чтобы мои слова звучали тихо - я еще помнила ощущение шепота:

- Это трудно, Дар. Очень трудно.

Его глаза блеснули отражением моей боли, а губы ответили:

- Я знаю.