Глава 47

Я повернулся к лежавшему на земле мужчине, достал из кармана коробок. Присел, чиркнул спичкой. На кончике деревянной палочки заплясал маленький огонёк. Моя рука прикрыла его от ветра и от дождя, не дала погаснуть сразу. Но и не даровала ему долгую жизнь. Ветер позволил огню просуществовать лишь пару секунд. Этого времени хватило, чтобы свет добрался до лица маньяка, ненадолго отразился в его глазах, заставил заблестеть влажную кожу на его щеке. А ещё помог мне заметить кровь на губах мужчины (либо я разбил ему ногой губы, либо от удара тот прикусил язык). Спичка погасла — тьма, сгустившаяся над головой лежавшего в луже мужчины, вновь скрыла его лицо.

— Саша, вы знаете этого человека? — спросила Дарья Степановна.

Она делала паузы между словами: тяжело дышала после борьбы со мной.

— Уже видел его раньше, — сказал я.

Мужчина не смотрел ни на меня, ни на Кирову, ни на молоток. Он прижал щёку к земле, уткнул взгляд в мокрый асфальт около моих ног, не шевелился, словно ранение лишило его и сил, и желания сопротивляться. Назвал меня по имени… и замолчал, будто погрузился в раздумья. Я взглянул на его ставшую теперь корабликом кепку. А в моей голове мелькали мысли о том, что если и не слягу с температурой после этого ночного приключения, то точно заработаю насморк. Мартовский вечер не казался мне приятным. Особенно когда я снял пальто. Ветер легко пронизывал быстро намокавший свитер, добирался до моего тела — гонял по нему стада «мурашек». Волоски на моих руках ощетинились, будто иглы дикобраза.

— Кто он? — спросила Дарья Степановна.

— Роман Георгиевич Валицкий, — сказал я. — Заведующий кафедрой горного дела в Зареченском горном институте.

Мысленно добавил: «Друг семьи Альбины Нежиной».

Мужчина меня услышал: среагировал на мои слова. Он пошевелился (болоньевый плащ зашуршал, по лужам на асфальте вокруг Валицкого побежала рябь), но не попытался привстать — едва слышно застонал (от боли?). Лежавший на асфальте со связанными руками Роман Георгиевич не походил на грозного и безжалостного убийцу. Я не испытывал по отношению к нему сейчас ни злости, ни ненависти, ни жалости. Мне было холодно. Если я на что-то и злился, то на дождь и на себя (за то, что не «решил вопрос» первым же выстрелом).

Кирова подошла ближе, прикоснулась к моему плечу. Она смотрела на стонущего Валицкого. Едва ли не на вытянутой руке держала за остатки приклада обрез (дулом вниз), будто боялась испачкать об него одежду. Я не хотел вступать с ней в борьбу за оружие. Да и Роман Георгиевич не виделся мне серьёзным противником. Тем более, пока он лежал на асфальте со связанными руками. Я не отменил свой приговор маньяку. Но не нападал на того: забить (насмерть) связанного лежачего человека — не то же самое, что нажать на курок.

— Осторожно, Даша, — сказал я. — Винтовка заряжена.

Ветер на секунду усилился. Он откатил к кустам раскрытый зонт, холодными щупальцами вновь забрался мне под одежду.

Кирова указала на Романа Георгиевича.

— Саша, почему вы в него стреляли? — спросила она.