Мать открыла дверь, бросила «Я скоро», и торопливо засеменила к церкви, повязываясь на ходу платком.

— А что, разве здесь ещё существуют церкви? — недоумённо издал я в пустоту вопрос.

— Да не говори-ка! — взмахнул рукой отец. — Свобода совести, свобода совести… Увязнем мы однажды в этой свободе. Ещё чего-нибудь захочется. Так и просрём все свои завоевания.

— Точно! — согласился я. — Разве можно при коммунизме действующие церкви иметь? Попы ведь всё равно себе на уме останутся. В коммунизм они не верят, он для них враг. Потому что точнее и справедливее заветов Христа. Разгонять всех надо к чёртовой матери!

— Ну прям уж разгонять! — возразила Даша. — У товарища Романова есть специальная статья на эту тему. Он там чётко разъясняет, что на некоторое время, несколько десятков лет, религиозный культ трогать нельзя. Там чёткое научное и психологическое обоснование этому даётся. Человек несовершенен, он физически не сможет перестроиться за время жизни одного или двух поколений. А если же рубить с плеча, то можно лишь отпугнуть людей от советской власти, озлобить их.

— Не согласен я с этим, — не унимался я. — Надо было ещё при Ленине религию запрещать, но тогда тоже непоследовательность проявили, сжалились. Так, оказывается, до сих та же волынка продолжается. Зря, зря. Это элемент нестабильности.

— Правильно, — кивал отец. — Закрывать надо, закрывать.

— Вам что, товарищ Романов — не авторитет? — иронично вопросила Даша. — Поверьте, у него там больше информации, чем у нас с вами. Лучше нас он знает, что надо и чего нет. Да и с каждым годом церквей становится всё меньше. На всю Москву не больше десяти. А мечетей и синагог всего по одной осталось.

— Зато в Европе полно, — отозвался отец.

— Ну, извини меня, папа, там и люди совсем другие. Они лишь недавно от частной собственности отказались. В них ещё полно предрассудков.

Мать вернулась быстро. Мы даже не успели заскучать. Усаживаясь в кресло, она грустно, но просветлённо улыбнулась мне. Видимо, благодарила Господа Бога за моё явление. Мы тронулись.

— А как с бензином тут? — поинтересовался я. Все мои, даже мать, усмехнулись. Я почувствовал, что задал неуместный вопрос. — Или здесь ездят только на солнечных батареях?

— Бензин давно не используем, дурашка! — хлопнула меня озорно по плечу Даша.

— Ну почему же, — сказал отец, — в окраинном Союзе ещё ездят кое-где на бензине. И нефтедобычу продолжают вести. Там сложнее дела обстоят. А в исконном Союзе — ни-ни. Политбюро недаром провозгласило: «Коммунизм — это, прежде всего, благоприятная экология». Сейчас с этим строго. Как-то показывали сюжет — в Туркменской ССР, вроде, дело было. Какой-то перец отыскал старый автомобиль с двигателем внутреннего сгорания, хотя их в обязательном порядке уничтожали. То ли отыскал, то ли сам где прятал. И, короче, по ночам по степи на нём гонял. Это дело в конце концов просекли, задержали его. Ой, строго осудили: десять лет никак.

Ну, это я двумя руками одобряю. Это здорово. Весь капитализм, собственно говоря, на нефти и держится. Отбери её у него — он и рухнет.

Вскоре мы съехали с проспекта в один из уютных дворов, приблизились к красивому высотному зданию из светлого камня, необычному такому, с какими-то выступами, декоративными неровностями, и остановились.

— Вы здесь живёте? — спросил я, показывая удивлённо на дом.

— Да, — ответила Даша. — Шестикомнатная квартира на двадцать втором этаже. Сколько мы, мам, уже здесь, восемь лет?

— Почти восемь, — ответила утвердительно мать.

Мы выбрались наружу, оставшийся в машине отец подъехал к зданию вплотную, массивные металлические ворота, что красовались перед ним в стене, стали вдруг открываться, он завёл машину внутрь, и она, мелькнув синим боком, завернула за поворот, устремлявшийся куда-то вниз. По всей видимости, это была подземная парковка.