— Что за человек? И откуда взялся в остроге здешнем?

Он же отвечал смиренно:

— Инок Игнатий из пустыни близ Нижней Камчатки. В мире звался служилым есаулом Иваном Козыревским…»

Словно сквозь туман возникло перед Чириковым чье-то сухощавое лицо, лукавые глаза, тонкие губы, в коих затаилась усмешка. Припоминая недавнюю встречу, лейтенант продолжал читать:

«…— Так те земли, что на полдень лежат и курятся, точно тобой проведаны? — приступил я к монаху.

Он кивнул.

— Мною с Данилком Анцыферовым, убиенным инородцами. В прошлый годы ходили с ним на карбасах в искупление вины своей и опосля челобитную государю подавали и чертеж тех землиц до Нипонского царства, мною ж написанный.

Евреинов мигнул ему неприметно одним глазом, чтоб держал язык за зубами, и сказал грозно:

— За те поносныя речи доставлен будешь в Якутск под караулом. Ступай с нами.

Монах оказался пронырою.

— Не к тем землям путь ваш? — полюбопытствовал он, едва мы покинули двор острожный.

— Туда, не туда, а ты, инок, сметлив не в меру. Помалкивай, не то впрямь плетей отведаешь.

Он забожился, что пребудет, яко бессловесная рыба.

— Другой чертеж тех земель составишь, — приказал я.

— То недолго.

— А что ведомо тебе? Народы какие на тех землях обретаются, чем кормятся и что промышляют?

На расспросы ответствовал монах такою речью:

— В прошлый годы, взяв с собою толмача полоняника Нипонского царства, именем Сана, перегребли мы от Камчатки через перелев[47] за десять верст к острову Шумшу каменному. На нем ручьев изрядно и в них рыбы красной, а соболей и лисиц на острову не живет и боброваго промыслу и привалу не бывает, а промышляют курильские мужики нерпу. Скопився во многолюдстве, они дали с нами бой крепкий. Божиею помощью мы у них десять человек побили, а иных многих испереранили и три карбасы у них отбили, и языков взяли боем да одежды крапивныя и шолковыя, сабли, и котлы. Показали языки, что одежу и снаряжение получают с иной земли версты с четыре от Шумшу. Оная земля Пурумуширом[48] зовется, что по курильскому значит Великий остров. Приставали мы к нему возле горы, которая пламя и дым извергает. Остров Пурумушир верст на сто длиною, многолюден, бобров при нём несметно, а кроме ерника и малаго сосняка ничего не растет. На берегу приносный лес имеется. Жители пурумуширские зело мохнаты, руки и ноги чернят, губы у мужиков на средине вычернены, у баб целиком, а руки расшивают оне — бабы — узорами черными почти по локоть и серебряный кольцы в ушах носят. К приезжим благосклонны, в житии необиходны, ткут холст из крапивы, делают орловыя косицы для стрел, торгуют ими, лисицами и бобрами с жителями других островов в полуденной стороне. Никем не объясачены и никому не подвластны, и можно их в подданство привесть под высокую руку государеву, да мы не посмели за своим малолюдством и за скудостью пороховою. Поодаль от земель Шумшу и Пурумушира еще великая гора стоит и вовсе безлюдна. Ее и видите с сего места, господа навигаторы. Камчадальския мужики сказывают про нее, будто помянутая гора стояла прежде посреди озера на Камчатке. И понеже вышиною у всех протчих гор свет отнимала, то оныя непрестанно злобились на нее, пока она от беспокойства не удалилась в море. За опозданием морскаго пути[49] на иных островах мы не были. Токмо от языков и толмача выведали, что на шестом острову жители некую минерал-руду добывают, а всех островов пятнадцать, за ними главный город Нипонского царства лежит…

Поведав сие, монах молвил:

— Господа навигаторы. Ежели путь к Нипонскому царству держите, дозвольте плыть с вами.