За годы работы сотрудники Национального фонда Криттентона обнаружили, что шкала НДО оказалась одним из лучших инструментов, помогающих девушкам найти свои сильные стороны и научиться защищать свои интересы. Как только в распоряжении женщин – подопечных фонда оказывалась эта информация, они получали возможность иначе взглянуть на обстоятельства своей жизни. Им больше не казалось, что они сами виноваты, что они слишком глупые или что с ними что-то не так. Понимания, как случившееся
Наша беседа продолжалась. Нэнси Мэнникс рассказала о своей работе в Канаде. Она поведала, в частности, о скептическом отношении к пичканью людей лекарствами. Мало кто спорил с тем, что токсичный стресс обусловлен в первую очередь психологическими причинами, – а значит, последствия НДО можно назвать нормальной человеческой или даже культурной проблемой, которую не нужно превращать в медицинский диагноз; так почему же не дать учителям разобраться с проблемами в обучении, а психотерапевтам – с проблемами в поведении? Не слишком ли мы полагаемся на «нейронауку»?
Опыт работы Нэнси в Альберте сделал ее страстным приверженцем изучения токсичного стресса и идей о том, что скрининг на НДО является обязательной частью стандартной медицинской помощи. В 2005 году она наткнулась на исследование Фелитти и Анды, пытаясь разобраться в том, какую роль детские травмы играют в лечении зависимостей. Примерно тогда же Нэнси обнаружила работы Гарвардского центра развития детей, в которых прояснялась научная база для использования НДО при оценке токсичного стресса. В то время ее работа была сосредоточена на поиске людей и организаций, которые делали важную работу в сфере детского развития, психического здоровья и лечения зависимостей. Впервые ознакомившись с исследованием НДО, она почувствовала, что открыла фактор, на глубинном уровне связывающий сферы, которые так ее интересовали.
Попутно сама Мэнникс и ее коллеги обратили внимание на следующее: бо́льшая часть программ по лечению зависимостей основывалась на идее о том, что клиническая работа должна быть сосредоточена вокруг обсуждения будущего, которое ожидало пациента. Специалисты не хотели слишком много внимания уделять копанию в прошлом. Применялись разнородные методы, выбор которых основывался на индивидуальном диагнозе. Системы лечения, призванные исцелять, были фрагментированными. Мэнникс вспомнила свою семнадцатилетнюю пациентку с расстройством пищевого поведения и зависимостью от кокаина, которой была свойственна сексуальная распущенность. Никто тогда и не думал, что все перечисленное могло быть следствиями одной причины. Поэтому девочку отправили в реабилитационный центр для лечения зависимости; потом в другую клинику для лечения расстройства пищевого поведения; вдобавок психолог проводил с ней «беседы» об опасностях незащищенного секса. Никто не думал, что крайне травматичный опыт, который эта молодая женщина пережила в детстве, мог спровоцировать появление всех ее симптомов, – и поэтому ни один из выбранных методов не был эффективным. Мэнникс и команда ее коллег решили это изменить.
Они начали с того, что собрали специалистов в области лечения зависимостей и их пациентов, для того чтобы обсудить возможные пути улучшения работы системы. Некоторые специалисты с радостью откликнулись, другие сопротивлялись такой инициативе, утверждая, что лучше знают, как обеспечить наивысшее качество оказываемых услуг, – а если кому-то это не помогает, то виноваты сами нерадивые пациенты.
Поэтому Мэнникс решила, что просто обязана распространить научные знания об НДО в Альберте. Она организовала мероприятие, которое сама назвала «каталитической конвенцией» в городке Ред-Дир: пригласила клинических специалистов, ученых, политиков и специалистов в сфере образования. Она также обратилась к ведущим специалистам в сфере токсичного стресса с просьбой представить самые свежие научные данные и сформулировать понятное объяснение влияния травматического опыта, пережитого в детстве, на развитие мозга. По результатам этого мероприятия была сформулирована стратегия действий на много лет вперед, с помощью которой политики и специалисты-практики вместе с учеными могли бы разобраться в НДО и формирующейся вокруг него научной базе.
В рамках этой инициативы исследователи из Университета Калгари запустили исследование, в котором приняли участие порядка 4000 пациентов поликлиник; ученые оценивали их показатели НДО, а также физического и психического здоровья. Практически так же, как и в оригинальном исследовании НДО, 83 % участников были европеоидами, 82 % имели высшее образование. Полученные в итоге результаты лишь на несколько процентов отличались от показателей Фелитти и Анды – оказалось, что в Альберте НДО распространен так же, как и везде. Люди с высокими показателями НДО (снова) оказались в группе риска развития депрессии и тревожных расстройств; у них был выше риск возникновения астмы, аутоиммунных заболеваний, пищевых аллергий, заболеваний сердца, хронической обструктивной болезни легких, мигреней, фибромиалгии, рефлюксной болезни, хронического бронхита, язвы желудка и других заболеваний.
Людей поразил масштаб влияния НДО, которого раньше никто не замечал. Когда первоначальный шок прошел, они объединили усилия в поисках эффективных решений. Врачи и представители программ здравоохранения начали проводить регулярный скрининг на НДО в стационарах и амбулаториях; политики стали формулировать новые требования к организациям, получающим государственное финансирование для исследований мозга. Инициатива по поддержке здоровья семьи в Альберте, как ее позже назвали, прославилась по всей Канаде благодаря тому, что превратила «знания» о неблагоприятном детском опыте и здоровье в «практику» и процедуры предоставления конкретных услуг. И теперь Нэнси Мэнникс стремилась поколебать предвзятое отношение к «нейронаукам», помогая людям понять науку, лежащую в основе скрининга на НДО, и сам процесс: она старалась мобилизовать все доступные силы, которые позволили бы усовершенствовать систему медицинского ухода.
Мы с Дженет и Нэнси разными путями пришли к одному выводу, сосредоточились на одном источнике проблемы. Беседуя с ними, я буквально чувствовала, какие грядут перемены в системе здравоохранения.
Споры, разгоревшиеся в тот день, открыли для меня еще один важный аспект сопротивления, с которым мы столкнулись. Хотя я уже высказывалась о том, что считаю поликлиники идеальным местом для проведения скрининга на НДО, я также отмечала, что большое количество детей направляли в мою клинику учителя, которые рекомендовали родителям подтвердить диагноз СДВГ и получить соответствующие лекарства для их детей. А значит, понимание фундаментальных механизмов токсичного стресса было необходимо не только в приемной врача. Этим заявлением я и разворошила осиное гнездо: одна слушательница, как я услышала позже, переживала, что скрининг на НДО в школах может навесить ярлыки на детей из семей с низким уровнем дохода и способствовать еще большей их стигматизации.
Когда речь заходила о связи НДО и образования, я знала, к кому обратиться: к моей коллеге и первопроходцу темы НДО, доктору Памеле Кантор. Ее организация «Поворотный пункт для детей» (
«Поворотный пункт» занимался этим делом уже порядка десяти лет, но сама доктор Кантор общалась с детьми с НДО намного дольше. Будучи психиатром, она специализировалась на психическом здоровье детей и много работала с детьми, пережившими травматический опыт. Она стала врачом – Робин Гудом (как она сама выражалась): являясь членом преподавательского состава Корнельского медицинского университета, работала в районе Аппер-Ист-Сайд в Манхэттене[38] и в Южном Бронксе. Работа в одной клинике приносила достаточно денег, чтобы позволить себе трудиться в другой. Не удивительно (по крайней мере, для меня), что последствия НДО она наблюдала в обоих сообществах. С годами она все больше участвовала в исследованиях и продвижении идей о том, что травматический опыт приводит к некоторым нарушениям процесса развития. Поэтому, когда 11 сентября 2001 года американцы пережили самую острую травму со времен Перл-Харбор, за помощью к Памеле обратились власти Нью-Йорка.
Доктору Кантор предложили сопредседательствовать в сообществе, которое было создано по заказу городского департамента образования, и помочь начать исследование влияния травматических событий 11 сентября на школьников Нью-Йорка. В работе принимали участие исследователи из Школы общественного здравоохранения Мэйлмана при Колумбийском университете. Вместе они провели самое крупное на тот момент эпидемиологическое исследование городской системы образования с точки зрения психического здоровья. Логично было предположить, что дети, учившиеся в школах, расположенных ближе всего к месту происшествия, будут затронуты сильнее всего – и, следовательно, нуждаться в помощи больше других.
Исследователи собрали данные и получили карты, изображенные на огромных листах. Наложив их на схему города, можно было увидеть, как травматические симптомы проявлялись в различных районах. Когда исследователи сопоставили все данные, выяснилось, что реальность была полностью противоположна их ожиданиям. В районах со средним уровнем достатка, которые и окружали место происшествия, симптомы травмы у детей после 11 сентября были не очень ярко выраженными. Наиболее впечатляющей травматическая симптоматика оказалась у жителей наиболее бедных районов. Обнаружилось, что от трагедии больше всего пострадали сообщества, в которых и без того было меньше всего ресурсов.
Доктор Кантор решила, что необходимо прийти в школы и встретиться непосредственно с детьми, которых символизировали точки на картах. И тогда она посетила начальную школу в Вашингтон-Хайтс – районе, который граничит с Гарлемом.
Первым, что доктор Кантор увидела в устрашающем здании образовательного учреждения, был плохо освещенный коридор, в котором стояла мать, сжимавшая руку маленькой девочки. Никаких признаков детской творческой деятельности, никаких рисунков семей или забавных рожиц, выложенных макаронинами на бумажных тарелках. Вместо этого ее окружила атмосфера страха и хаоса. Словно вся школа осталась без присмотра. По коридорам бегали орущие малыши. Дети повзрослее были заняты дракой. В первый раз это шокировало доктора Кантор, но чем больше школ она посещала, тем яснее понимала: такая картина была типичной в учреждениях, где учились дети с отставанием в учебе. Двенадцати-, тринадцати- и даже четырнадцатилетние дети дрались в коридорах рядом с подготовительными классами. Доктор Кантор не могла не думать о том, как страшно должно быть маленьким детям ежедневно проходить по таким коридорам.
Когда доктор Кантор наконец попала в классные комнаты, она увидела детей, которые складывали самолетики и баловались, – и за всем этим наблюдали учителя. Взрослые, казалось, были неспособны совладать с детьми и контролировать проис ходящее. Едва ли кто-то мог чему-то научиться в такой атмосфере.
Заключения ученых, вынесенные по результатам многочисленных визитов в школы и многочасовых бесед с учениками, лучше всего мог бы проиллюстрировать случай с одним из самых юных участников исследования. Пятилетнего мальчика из Гарлема попросили нарисовать то, что он чувствует по поводу событий 11 сентября. Доктор Кантор ожидала, что он отдаст ей типичную картинку с двумя башнями в дыму. Они и вправду были изображены на рисунке, однако размер их оказался очень маленьким и расположены они были далеко. А на переднем плане разместились две схематичные (в виде палочек) фигурки детей, наставивших друг на друга пистолеты, – и размером они были намного больше башен.
Этот эпизод с душераздирающей ясностью показал, что для большинства детей, травмированных событиями 11 сентября, трагедия стала просто триггером – два завитка дыма на горизонте. Причиной же их симптоматики явилась не острая травма, нанесенная терактом, а постоянное ощущение опасности, присутствовавшее в их жизнях: хронический стресс от необходимости добираться до школы по кишащим преступностью улицам и от чувства опасности в школе в течение дня. Иными словами, дети из бедных районов постоянно жили в состоянии боевой готовности.
Опыт работы с детьми из обеих частей города, который набрала доктор Кантор, позволил ей сделать один крайне важный вывод. Люди, жившие в районах в непосредственной близости от места трагедии, имели больше ресурсов; это означало, что тамошние родители были гораздо более способны стать для своих детей буфером, который позволил бы не доводить стресс до степени токсичного и удержать его на уровне переносимого. Учителя, религиозные лидеры, бабушки и дедушки, тренеры и другие взрослые могли помочь детям, жившим неподалеку от места трагедии, стабилизировать состояние в момент острого переживания травмы, даже если это переживание было весьма тяжелым.