В ответ на усиление давления новый лидер государства Кренц использовал примирительную риторику. Однако действия Политбюро под его руководством в конце октября и ноябре 1989 года покажут, что он страдал, в сущности, от той же бескомпромиссности, что и его предшественник. Вопреки всему, что они будут говорить позднее, нет никаких свидетельств, что Кренц и его сторонники, оказавшись у власти, вдруг решили открыть Берлинскую стену 9 ноября 1989 года. Напротив, на публике они заявляли о реформах, но за кулисами держались за рычаги власти так крепко, как только могли. Даже когда Кренц открыто обсуждал смягчение ограничений на зарубежные поездки, его министры безопасности и внутренних дел 30 октября советовали ему и Политбюро «не исключать возможность введения военного положения», если им нельзя бороться с «антисоциалистическими» организациями «при помощи политических средств».

В конце октября члены Политбюро решили найти способы слегка либерализировать пограничные правила в качестве уступки обществу – и спустить тем самым пар. Они собирались представить якобы новый закон, в котором в лучших традициях бюрократии мелким шрифтом все равно было бы написано, что партия посредством государственного аппарата имеет право контролировать зарубежные поездки граждан. Сохранялась бы необходимость паспортов и виз, которые выдавались только с разрешения соответствующих государственных органов. Зато в СМИ этот закон должен был освещаться как важный шаг государства. Кренц дал зеленый свет новому курсу в своем выступлении перед Народной палатой – подконтрольным партии законодательным органом ГДР. Он сказал парламентариям, что необходимо задуматься, «почему столько людей повернулись спиной» к ГДР.

Этими уступками Кренц надеялся не только остудить пыл оппозиции, но и получить с их помощью жизненно необходимую экономическую поддержку от Бонна. Уход Хонеккера развязал языки тем, кто знал о плачевном состоянии экономики Восточной Германии. К 1989 году ГДР задолжала Западу безнадежно много. После прихода к власти Кренца партийная верхушка получила оценку экономического положения страны: «Без улучшений». Восточная Германия стояла на грани неплатежеспособности и как никогда прежде зависела от западных кредитов.

Кренц еще до отстранения Хонеккера переписывался по этому поводу с Александром Шальк-Голодковским – одним из самых искушенных подчиненных Политбюро, своего рода теневым дельцом, занимавшимся подобными вопросами. Из своего Управления по координации торговли Шальк годами самыми разными методами согласовывал выделение Бонном субсидий ГДР. В его ведении также был огромный секретный резерв наличности (оценивающийся примерно в 100 миллионов немецких марок), который прежде был подконтролен лично Хонеккеру, а теперь перешел к Кренцу. В октябре 1989 года Шальк посоветовал Кренцу решить обе проблемы Политбюро (граница и госдолг) одним махом: ослабить ограничения на выезд в обмен на финансовое поощрение от Бонна. Правительство ФРГ всегда требовало большей свободы перемещения для восточных немцев, подчеркивал Шальк. Но куда могли поехать граждане ГДР, если у их государства не имелось твердой валюты, которой они могли бы расплачиваться за рубежом? Очевидно, что ФРГ должна была помочь восточным соседям ездить на Запад. Шальк напомнил Кренцу, что ГДР много лет получала помощь от Бонна в обмен на смягчение внутренней политики, а теперь есть возможность получить эту помощь в куда большем размере. Кроме того, Политбюро могло бы в очередной раз выступить с требованием к Западной Германии перестать выдавать паспорта восточным немцам, добравшимся до посольства ФРГ в третьей стране (такая практика сильно упрощала эмиграцию для тех, кому удалось бежать из ГДР).

Говоря прямо, партия собиралась торговать своим самым ценным активом – Берлинской стеной, хотя в то время никто еще не обсуждал эту идею таким образом. Для Бонна Шальк это пытался представить как общую либерализацию законов о передвижении граждан. Однако при этом подразумевалось, что стена уже стала предметом торга. Вопрос был лишь в том, захочет ли Запад платить и сколько именно. Кренц согласился с планом Шалька. 24 октября Шальк начал переговоры с Рудольфом Зайтерсом, возглавлявшим ведомство федерального канцлера, и Вольфгангом Шойбле – министром внутренних дел и советником канцлера, – с целью понять, что именно Бонн согласится дать СЕПГ в обмен на расширение политических свобод в ГДР и за «де-факто неограниченное перемещение между двумя немецкими государствами».

Кренц лично проконтролировал решение этого вопроса во время телефонного разговора с Гельмутом Колем два дня спустя. Восточногерманский лидер целенаправленно упомянул «предложения, сделанные моим эмиссаром». «ГДР очень заинтересована в ответе», – выжидающе добавил он. Но Коль не собирался начинать обсуждение деталей. Он указал на необходимость целого ряда других реформ, включая амнистию для политических заключенных. Кренц ответил, что Коль, очевидно, неверно истолковал их предложение: генеральный секретарь не собирался проводить реформы в ГДР, брать новый курс или осуществлять радикальные перемены. Никакого резкого разрыва с прошлым не планировалось, потому что «социалистическая ГДР отвечает интересам стабильности в Европе». Задачи Кренца носили локальный характер: временно ослабить ограничения на зарубежные поездки – перед Рождеством, в качестве подарка народу. Разговор лидеров двух Германий ни к чему не привел.

Несмотря на прохладный ответ Бонна, Кренц не унимался – в надежде на то, что его стратегия со временем сработает. По-видимому, ему не давали покоя еще свежие воспоминания об открытии венгерской границы и хаотичном бегстве десятков тысяч людей: он не хотел повторения тех событий. В конце октября рабочая группа начала обдумывать проект нового закона о перемещении граждан. Группа работала с учетом того, чтобы новое законодательство не привело к «депопуляции ГДР» и поэтому требовало от заявителей получать «паспорт и визу» – то есть спрашивать разрешения и получать одобрение, – а также позволяло брать с собой в поездку не более 15 дойчемарок. Во внутренней записке членам Политбюро от 26 октября 1989-го предлагалось, что если эта идея все-таки будет реализована, то необходимо будет принять меры «к организации пропускной системы через границу, особенно с Западным Берлином». В то же время Кренц и другие члены Политбюро начали намекать приезжим политикам на возможное ослабление упомянутых ограничений к Рождеству.

Одним из таких политиков был мэр Западного Берлина, социал-демократ Вальтер Момпер, который 29 октября впервые официально встречался в Восточном Берлине с лидерами оппозиции ГДР. Организация под названием «Новый форум» возникла как важнейшая и охватывающая всю страну активистская группа; признавая ее растущую популярность, Момпер посетил Восточный Берлин, чтобы поговорить с Бербель Боляй – одной из основателей и предводителей группы. В рамках этой поездки мэр также пообщался с Гюнтером Шабовски – членом Политбюро, отвечавшим за средства массовой информации, который, если верить слухам, являлся теперь вторым человеком в партии после Кренца. Под конец их долгого разговора Шабовски как бы невзначай сказал мэру Западного Берлина, что к Рождеству возможно упрощение выезда из ГДР. Момпер позже вспоминал, что его «как будто ударили током». Он спросил о практических соображениях, таких как организация транспорта и открытие дополнительных КПП между двумя половинами Берлина, – о чем как раз и поднимался вопрос во внутренней записке Политбюро. Но по удивленной реакции Шабовски на столь, казалось бы, очевидные вопросы Момпер понял, что Шабовски «еще даже и не задумывался о практических последствиях». Когда мэр заострил внимание на этой теме, отметив необходимость спланировать практические аспекты, Шабовски отказался это обсуждать. Он беспечно заверил Момпера, что, поскольку путешествующим все равно потребуются паспорта и визы, его режим легко сможет ограничить поток до приемлемого уровня. Мэр в итоге сдался, предположив, что Шабовски дает лишь пустые обещания; так или иначе, Момпер «приехал туда не за тем, чтобы учить Шабовски» организации городского транспорта и планированию мероприятий. Но мэр все-таки решил на всякий случай уведомить западных союзников о высказывании Шабовски, а также сформировал рабочую группу для изучения потенциальных последствий упрощения выезда из ГДР. Западный Берлин собирался хотя бы просчитать, что случится в случае либерализации Восточной Германией ограничений на зарубежные поездки в некий теоретический «День X», как это называл Момпер, – в то время как власти ГДР даже не стали себя этим утруждать.

Между тем, поскольку задуманная Кренцем реформа системы поездок за рубеж принимала вид законопроекта, к ней привлекались одновременно и Фридрих Диккель, и Мильке (министр внутренних дел и глава Штази соответственно), ведь исполнением таких законов занимались именно их министерства. Разумеется, формально их министерства являлись государственными ведомствами, но на деле подчинялись партийным организациям и Политбюро (а Мильке при этом являлся членом Политбюро). Поэтому, когда Политбюро что-то поручало министрам безопасности и внутренних дел, они это выполняли.

Диккель поручил своему подчиненному Герхарду Лаутеру проследить за подготовкой закона и его исполнением на практике. Лаутер, родившийся в Дрездене и получивший образование в Лейпциге, был убежденным сторонником партии. Он живо продвигался вверх по карьерной лестнице, сначала в полиции, а затем в министерстве внутренних дел. Лаутер не раз пользовался оружием, имел опыт контртеррористических операций и даже участвовал в успешной охоте на дезертира из советских вооруженных сил. Вдобавок он был «неофициальным сотрудником» Штази, то есть работал на него помимо полиции и министерства внутренних дел. Его преданность и честолюбие позволили ему быстро подняться в министерской иерархии. В 1989 году, в свои тридцать девять лет, он уже возглавлял департамент. Таким успехом он отчасти был обязан своей фамилии. Его отец, Ганс Лаутер, родившийся в 1914 году, вступил в коммунистическую молодежную организацию еще подростком, а в девятнадцать был арестован гестапо. После 1945 года он продолжил работу в партии и стал одним из секретарей СЕПГ. За долгую карьеру старшего Лаутера репрессировали, реабилитировали и снова подвергали гонениям. Молодой Лаутер восхищался отцом и гордился тем, что происходит из «семьи солдата партии», пусть и с не самым однозначным прошлым. В сущности, Герхард Лаутер был «партийным принцем».

Младший Лаутер и его коллеги представили законопроект оперативно и в соответствии со всеми инструкциями. Но после дело забуксовало. Лаутеру сказали лично собрать подписи всех членов Совета министров, чтобы они тоже несли ответственность за закон, – это растянулось не на один день. Нередко какой-нибудь министр заставлял Лаутера прождать несколько часов, прежде чем поставить свою подпись, что страшно его бесило. Законопроект был готов только ко второму ноября. Затем Лаутеру поручили рассказать о плюсах реформы на телевидении. После того как его показали на экране в полицейской форме, Лаутер понял: из него сделали «злодея», которому поставят этот закон в вину – несмотря на то что он действовал по приказу сверху.

Пока Лаутер ждал подписей в министерских приемных, перед партийным руководством встали новые проблемы. Зазвучали призывы к массовым забастовкам – в том случае, если в Чехословакию не разрешат ездить по старым правилам, с минимумом бумаг, а не с паспортом и визой. Политбюро решило уступить. Однако после решения властей вернуть старые правила, в среду, 1 ноября, в Чехословакию хлынула волна беженцев, быстро заполнившая посольство ФРГ в Праге. К пятнице, 3 ноября, больше четырех тысяч восточных немцев собрались у посольства в Праге, ютясь в ужасных условиях. Условия теперь были даже хуже, так как чешские служащие посольства пришли в ярость от того, что им в очередной раз приходится иметь дело с такой ситуацией. Вдобавок ко всему западногерманский «посол» в ГДР Франц Бертеле 3 ноября проинформировал Кренца о том, что его офис – постоянное представительство в Восточном Берлине, – который якобы закрывался на ремонт, вскоре возобновит работу. Настоящая причина закрытия состояла в том, что 7 августа в нем нашли убежище 130 восточных немцев; Бонн объявил о ремонте, чтобы предотвратить наплыв новых беженцев. Теперь Бертеле угрожал Кренцу тем, что представительство «откроется в ближайшие недели», видимо, чтобы принять новую волну людей. Кренц спросил Бертеле, не может ли его офис «немного продлить время [ремонтных] работ». Бертеле не ответил.

В это время в Восточной Германии продолжала набирать обороты мирная революция. Между режимом и революцией разворачивалось что-то вроде конкуренции за улицы Восточного Берлина. Однако вместо физической силы революционеры прибегли к помощи рок-музыкантов: те призывали песнями к демократии, открытости и реформам на большом концерте – что сильно встревожило Штази. Параллельно организация Боляй «Новый форум», требуя политических реформ, привлекала все новых и новых приверженцев. Боляй и ее соратники решили сделать символический жест, подав заявку на регистрацию организации, – хотя группа быстро росла и без официального одобрения. Им отказали в регистрации по личному приказу Кренца. Популярность «Нового форума» продолжала расти вопреки отказу властей в регистрации, а возможно, и вследствие его. А молодой пастор Маркус Меккель вместе с друзьями и коллегами решил поиздеваться над властями, основав новую и независимую Социал-демократическую партию Восточной Германии, предшественница которой давно была поглощена СЕПГ.

Одна театральная труппа предложила провести в Восточном Берлине в субботу, 4 ноября, большую демонстрацию; событие масштаба лейпцигских понедельничных маршей, но в столице ГДР – что было новым этапом эскалации борьбы за улицы Восточного Берлина. Несмотря на опасения, правящий режим разрешил мероприятие. Было неясно, как организаторы демонстрации отреагировали бы на запрет, а Кренц пытался создать себе репутацию миротворца. Партия внесла в расписание мероприятия речь Шабовски как представителя СЕПГ. А в попытке укрепить свой авторитет лидера Кренц за день до демонстрации выступил по телевидению и радио ГДР (после специального анонса за два часа). Он посоветовал восточным немцам, намеренным покинуть ГДР, оставаться дома: «Ваше место здесь». Затем Кренц пообещал в скором времени сделать специальное объявление о порядке заграничных поездок и эмиграционной политике, ссылаясь на «почти готовый к публикации новый законопроект».

На самом деле сказанные Кренцем и его товарищами слова звучали бы менее воодушевляюще, если бы общественность знала всю подноготную. Штази переживало, что во время демонстрации 4 ноября будут попытки штурмовать Стену. Кроме того, в тот насыщенный событиями день Кренц издал приказ, распространенный Штази по всем нижестоящим отделениям. Приказ поручал тайной полиции предотвращать несанкционированные попытки пересечь границы ГДР, при необходимости «с применением физической силы». Однако сотрудникам Штази запрещалось использовать оружие в случае «возможных демонстраций». Что конкретно это означало, сказать трудно. Система Кренца, по-видимому, уже в любых обстоятельствах была неспособна дать однозначные директивы. С одной стороны, выступая на телевидении, Кренц обещал реформы, хотя в реальности их не проводил, а с другой – пытался сохранить репрессивный порядок, не давая, однако, силам безопасности карт-бланш на применение оружия.

Уже утром 4 ноября было ясно, что демонстрация в Восточном Берлине станет событием поистине колоссального масштаба. Примерно полмиллиона участников заполонили Александерплац в самом центре города. На кадрах аэрофотосъемки центр города сильно потемнел от наплыва людей. Мероприятие продолжалось почти весь день, и на нем выступили многие ораторы, включая Шабовски. Биртлер тоже попросили произнести речь. Хоть ее и страшила мысль о выступлении перед такой огромной толпой, она все же согласилась. Чтобы меньше нервничать, Биртлер надела пальто своего парня: она думала, что, находясь на сцене, будет представлять, как он ее обнимает. Разглядывая море людей, она стала просить про себя прощения, осознав, с каким пессимизмом она прежде думала о жителях ГДР. «Я не ожидала от них такого мужества и уверенности в себе», – вспоминала она; количество обратных примеров изумило ее. Оглядываясь назад, Арам Радомски, который тоже участвовал в демонстрации, называл поразительным факт, что никто из демонстрантов не занялся тем, чего режим опасался больше всего, – штурмом Стены. Четвертого ноября этот барьер – последний рубеж контроля, остававшийся у режима, – все еще давил своей мощью на жителей Восточной Германии.

В следующий понедельник, 6 ноября, все крупные газеты ГДР напечатали текст составленного Лаутером законопроекта о заграничных поездках. Хотя издания и расхваливали его как кардинальную перемену, представленный Лаутером и его коллегами документ определенно ею не был. Во-первых, поскольку это был лишь проект, а не закон, он пока что не означал реальных перемен. И даже если бы вскоре он и вступил в силу, то по его условиям выезжающим все равно приходилось бы подавать заявку для получения разрешения, причем в тех же самых организациях, что и раньше. Хотя отныне эти организации должны были принимать решения «быстро», фактическое время обработки запроса о поездке за рубеж могло составлять до тридцати дней (три дня в срочных случаях, но что считалось «срочным» – не уточнялось) и от трех до шести месяцев для заявлений на эмиграцию. Немаловажно, что проект по-прежнему оставлял государству возможность отклонить заявление с привычными туманными формулировками: в целях защиты «национальной безопасности, общественного порядка, здоровья, нравственности, прав и свобод других, сообразно обстоятельствам». Вдобавок в одном из параграфов отмечалось, что «одобрение заявления на поездку не означает, что гражданин вправе рассчитывать на получение каких-либо средств для ее оплаты» – то есть иностранной валюты. Через два дня Эрнст Хёфер – министр финансов ГДР – усугубил это издевательство, отвечая на вопрос о том, будет ли гражданам когда-нибудь доступна иностранная валюта. «Мы не хотим делать обещаний, которые не сможем сдержать», – сказал он. Наконец, перед тем как законопроект вступил в силу, должен был пройти тридцатидневный период обсуждения. Специально сформированная комиссия предложила всем желающим гражданам ГДР отправить письма со своими рекомендациями. Писем пришло около сорока тысяч. В общем, проект вполне отвечал партийным инструкциям. Он не грозил депопуляцией ГДР, он вынуждал людей проходить бюрократические процедуры и получать одобрение государства, а главное – не мог опустошить казну.

А вот общественность он удовлетворить не мог. Законопроект вызвал всплеск возмущения не только в Восточном Берлине, но и в других частях страны. Граждане жаловались партийным органам на «ограничение действия визы тридцатью днями» и на «сроки обработки заявления», а также на тот факт, что «никак не решается вопрос о денежных средствах». Мэр Западного Берлина Вальтер Момпер находился с визитом в Праге, когда ему стало известно, что законопроект обнародован; ему прислали копию документа в номер отеля по факсу. Использованные в законопроекте формулировки подтвердили худшие опасения Момпера насчет смутных обещаний Шабовски; законопроект был, как он выразился, «полной чушью». Режим предлагал свободу передвижения только на словах. Различные оговорки, напечатанные мелким шрифтом и позволявшие государству запретить поездку, практически ничем не отличались от действовавшего на тот момент законодательства. Не покидая Чехословакии, Момпер выпустил пресс-релиз, полностью развенчав законопроект.

Между тем Шальк не оставлял попыток выбить финансовую помощь из Бонна. В день публикации законопроекта он вновь встретился с сотрудниками администрации канцлера ФРГ Шойбле и Зайтерсом и решил в мельчайших деталях объяснить, чего он хочет. Шальк попросил кредит на два года в размере около 10 миллиардов немецких марок, а затем еще от двух до трех миллиардов ежегодно, начиная с 1991 года. В обмен Шальк дал понять, что кредит будет «привязан к физическому объекту», подразумевая Берлинскую стену. Он намекнул, что ворота Стены откроются лишь в том случае, если ФРГ примет его предложение.

Представители ФРГ Шойбле и Зайтерс не клюнули на эту приманку. Бонн знал, что находится в выигрышном положении. Коль и его советники были достаточно искушенными политиками и понимали, что крайне негативная реакция общественности на законопроект поставила режим ГДР в очень слабую договорную позицию. Отчасти из-за разочарования законопроектом на протест в Лейпциге в тот же день вышло полмиллиона человек – а это почти все население города, – которые заполнили кольцевую дорогу, несмотря на холодный проливной дождь. Участники марша требовали полного упразднения ограничений на зарубежные поездки и эмиграцию.