— Давайте вот как сделаем. Николай Михайлович, обзвони всех, и давайте назначим совещание на пятницу, скажем, часов в десять, а в понедельник вечером начнём. И нужно по радио и через газету объявить, что после шести желательно на улицу не выходить, а то ещё ранят кого случайно. Думаю, трёх дней на первое время хватит, а там подведём итоги и решим, что дальше делать.
Когда соратники по борьбе с собачьими свадьбами ушли, Штелле глянул на часы. Вроде бы и сидели недолго, а полтора часа пролетело — близилось к двенадцати. Со слов жены было понятно, что обеденный перерыв у него с часу дня. Что ж, как раз есть время дочитать подшивку газет. Он уже наметил себе пару мероприятий. Каких? Скажем так, улучшение жизни и построение развитого социализма в отдельно взятом городе и нескольких прилегающих посёлках и деревнях.
Домой шёл медленно, славу богу, хоть случайно узнал имя жены. Секретарша, когда убирала стаканы, по окончании мозгового штурма оставшиеся после нарушителей будущего закона о жестоком обращении с животными (Федеральный закон от 27 декабря 2018 г. N 498-ФЗ «Об ответственном обращении с животными и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»), спросила:
— Как там Юрочка и Лия Ивановна, вы их не заразите? — и осуждающий взгляд — мол, зря он отказался от вызова врача.
— Утром вроде всё нормально было, а я постараюсь к Юре не подходить пару дней. У жены есть, наверное, что-нибудь от простуды, ну а нет — зайду в аптеку по дороге в школу-интернат.
Событие четвёртое
Школа-интернат стояла на улице Ленина, и от самой улицы была отгорожена вполне приличным забором из железных пик. Сейчас были каникулы, и основная масса детей находилась в семьях. Тем не менее, пустой она не была: слышались детские голоса и в самой школе, и в общежитии, куда после обхода классов Пётр прошёл с завучем. Директор школы болела уже неделю. Американцы ещё не успели заразить страну колорадским жуком и гриппом, по этой простой причине директор не грипповала, а лежала с простудой.
Что можно сказать о школе? Страшные, деревянные, ужасно покрашенные парты с откидывающимися столешницами и местом для портфеля. Но ведь сейчас во всех школах, во всех городах страны такие. Полы без линолеума, покрашенные в несколько слоёв и кое-где частично облупившиеся, скрипели на тысячи ладов. Окна проложены ватой и заклеены полосками белой бумаги, но, один чёрт, от них так и веет холодом, и сквознячки гуляют. Так ведь и на улице под тридцать градусов мороз.
В общежитии ничем не лучше: от окон тянет морозцем, даже бумажные полоски кое-где отвалились. Пётр указал на это следующим за ним женщинам.
— Простудите же детей!
Ответить ему не успели. В комнату вбежала девочка лет десяти с криками:
— Оставьте меня! Без вас тошно! — бросилась на одну из кроватей и зарыдала, сотрясаясь худенькими плечиками.
— Машенька, успокойся! Пойдём в столовую, пообедаешь, — слова были правильные, а вот интонацию заботливой не назовёшь.
— Да сколько раз вам повторять! Я не Маша! Я Вика! Вика Цыганова! — девочка подскочила на кровати и обвела комнату затравленным взглядом. Под левым глазом наливался синяк.
— Вы что, детей бьёте? — поразился Штелле.
— Нет, это она с соседками по комнате подралась. Словно бес в неё утром вселился. Бегает и кричит, что она не Маша, а какая-то Вика Цыганова, — устало пояснила женщина, забежавшая в комнату вслед за девочкой.
И только тут до Петра дошло. Вика Цыганова. Та самая, которую он пытался прикрыть собой, защищая от падающей фермы. Так значит, она всё же погибла — и её кто-то или что-то забросило в этот же год, в тело вот этой худенькой девочки с пронзительно-синими глазами.
— Разрешите, я с ней наедине поговорю? — обратился Пётр к завучу.
— Зачем? — напряглась та.
— Хочу узнать, правда ли у неё синяк от драки с соседкой, и с чего вдруг ей своё имя разонравилось, — усмехнулся Штелле, — Выйдите, пожалуйста, из комнаты.