Пётр уверенно потянул дверь. В приёмной сидела женщина лет пятидесяти в коричневой кофте. «Что это их всех на коричневое тянет?» — хмыкнул про себя Штелле.

— Здравствуйте, Пётр Миронович, — поднялась женщина, — Вы к Михаил Петровичу?

— Пусть через десять минут зайдёт ко мне, — опять прокашлявшись, мало ли вдруг голос изменился, попросил женщину.

Дверь своего кабинета открывал с опаской, там ведь тоже секретарша — а он даже не знает, как её звать.

— Доброе утро, — секретарша тоже была немолода, даже старше романовской.

— С прошедшими вас праздниками, Пётр Миронович. Как отдохнули? — повернулась женщина, поливавшая цветы на подоконнике, — У вас я уже полила.

— Спасибо, — буркнул Пётр и вошёл к себе.

Да… Плохо всё. От памяти «Мироновича» не осталось и следа. Как выжить и не угодить в дурку? Или на Лубянку? Пётр осмотрел кабинет. На Георгиевский зал Кремля не тянет. Ряд страшных, самодельных, наверное, встроенных в стенку шкафов. Старый массивный стол с чернильным прибором со вставками малахита. Радиоприёмник на стене. Два телефона на столе. Второй-то куда? В Обком? К столу хозяина кабинета буквой «Т» пристроено ещё два, одинаковых, с задвинутыми стульями с дерматиновыми сиденьями и такой же вставкой на спинке. Естественно, коричневого цвета. Вот, интересно — империя «красная», а всё вокруг коричневое. Вон даже шторы на окнах, и те — того же цвета, только посветлее.

Штелле открыл один из встроенных шкафов. Гардероб. Обнаружилось несколько деревянных и алюминиевых вешалок. На одной висел чёрный сатиновый халат, на другой полушубок — ну, хоть он белый. Внизу стояли кирзовые сапоги и резиновые болотники. Сволочи эти Хрущёвы и Брежневы! Какая нищета кругом! Это так живёт первый секретарь горкома КПСС! А как тогда живёт техничка? Пётр скинул пальто и шапку, шарф оставил на шее — его знобило. Может, голова болит от того, что простыл?

В дверь постучали и, не дождавшись ответа, отворили.

— Привет, Пётр, звал? — вошедший темноволосый мужчина лет сорока пяти был для разнообразия в сером костюме, но тоже мешковатом.

— Присаживайся, — Пётр уселся за свой стол и указал председателю горисполкома на ближайший стул, — Голова раскалывается и знобит. Простыл, наверное, — заметив вопросительный взгляд на шарф, пояснил он.

— Опять, небось, в эдакий мороз на лыжах ходил? — покачал головой собеседник.

— Привычка — вторая натура, — нейтрально прокомментировал Штелле и спросил Романова, — Собак у горкома видел?

— Нет. А что? — нахмурился Николай Михайлович.

— Напали на меня, когда из двора выходил. Хорошо хоть, с этой стороны народу много, сразу отстали. Что-то с ними делать надо.

— В прошлом году осенью ведь отстреливали. Опять расплодились! — глава горкома импульсивно встал и прошёл к окну, отдёрнул штору. Собак, наверное, хотел увидеть.

— Сядь. И так голова болит. Давай так сделаем: берёшь сейчас листок бумаги и составляешь план мероприятий по зачистке города от этой нечисти. Через часик заходи.

Романов дошёл до стула, но садиться не стал. Покивал, почесал подбородок:

— Хорошо. Боюсь только, эта «нечисть», как с ней ни борись, опять заведётся.