– Ты просто не хочешь себе в этом признаться, Бейби Рут. Но мы знаем, что это не так. Я такой же, как они. И мы все гнилые. Вот почему ты плачешь.

– Я плачу совсем не поэтому!

– Как по-твоему? Что было сегодня ночью? Там, внизу? Я вступил в мафию. И ты знаешь это.

Испустив протяжный, тяжелый выдох, Эстер посмотрела мне прямо в глаза:

– Ты не вступал в мафию. Ты пригвождал себя к кресту. Вот что это было. И ты делаешь это с нашей первой встречи. У меня для тебя новости, Бенни. Ты не Иисус Христос, и ты не можешь меня спасти.

– Эстер! – простонал я.

– Все меня недооценивают. Даже ты. – Сердито смахнув слезы, Эстер погрозила мне мокрым пальчиком. – Всегда так было. Но я никогда не была дурой.

– Я не недооцениваю тебя, Бейби Рут. Я переоцениваю свою способность тебе соответствовать.

Робкая улыбка скрасила ее сердитый вид, и я сжал ее осуждающий пальчик в кулаке и поднес к груди.

– Когда ты разучила «Аве Марию»? – спросил я.

– В Детройте, в баре.

Я обескураженно уставился на Эстер. Она ответила мне вызывающим взглядом, словно говоря: только посмей мне перечить!

– Не стоит меня недооценивать, Бенни Ламент. Я умна. И я отлично знаю, кто ты.

– И кто же я?

– Ты мой партнер. Мой менеджер. Мой любовник. Мой друг. Мы друзья, да, Бенни Ламент?

С того дня в отцовской квартире, казалось, миновала целая вечность.

– Да, – прошептал я. – Мы друзья, Бейби Рут. Я твой друг. Я твой менеджер. И я твой самый истовый поклонник.

Я наклонился поцеловать ее, но губы Эстер увильнули от моих и, танцуя вокруг рассеченных краев и припухлостей, уберегли от возможной боли. Но я нуждался в ней и, схватив за волосы, удержал, чтобы попробовать на вкус ее рот и унять новую боль внизу живота. Эстер разомкнула губы, позволяя нашим языкам соприкоснуться, и долгое время мы просто целовались, пытаясь обрести то, что не могли найти. Нам нужен был покой. Нужна была безопасность. Но ни того, ни другого у нас не было. И вместо них мы нашли удовольствие. Забытье. Единение. Все, что причиняло боль, превратилось в далекий мираж, рассеиваемый близостью кожи Эстер, ее запахом, ее еле ощутимой дрожью. Я был неуклюжим, скользя по ее телу так, как играл на фортепиано в гостиной, – одной рукой и принимая желаемое за действительное, жаждая сделать больше, чем мог, и делая больше, чем мог вообразить. Мы любили друг друга. И не разговаривали ни о Рудольфе Александере, ни о неизвестном, ожидавшем нас утром.

Эстер заснула перед рассветом, растратив все эмоции и пресытившись страстью. А я даже не задремал.

Мне нужно было оставаться начеку. На страже. Да и не мог я спать в этом номере. Вновь ощутив боль, я громко застонал, и Эстер зашевелилась. Я заставил себя замолчать. Мне нужно было подумать. Все взвесить. Я не был до конца уверен, что именно он значил – тот палец в стакане. Была ли это угроза? Или напоминание? А может… погашенный долг? Око за око, зуб за зуб. Палец за палец. Это Сэл все срежиссировал, я не сомневался. Рудольф Александер потерял палец, а мою шею сковала еще одна цепь. «Мы пришли к полному взаимопониманию», – сказал Сэл. Но я ничего из его слов не понял. Они все были настолько повязаны, что довольно было малейшего толчка, чтобы весь их карточный домик обрушился.