– Они называют вас книжным нацистом. Сравнивают с Геббельсом, который приказывал людям сжигать книги.
– Понятно, – сказала Айкон и снова закрыла глаза. – И все это происходит в Твиттере?
– Да, – ответила Кими. – Телепродюсеры и книготорговцы забеспокоились. Знаете, это даже стало мемом. «Японские уборщицы против книг».
Если все, что вы считаете своим – ваши вещи, ваша жизнь, – может быть сметено в одно мгновение, вы должны спросить себя: что в этом мире реально?
Кори оторвала взгляд от книги и откусила еще кусочек сэндвича с темпе[85] и авокадо. У нее был перерыв, и она сидела во внешнем крытом дворе Библиотеки. Раньше это было популярное место для ланча, туда приходили многие сотрудники соседних офисов, но в последние годы его оккупировали бездомные. Они приходили сюда ранним утром, когда закрывались ночлежки, ставили свои тележки и сумки на колесиках у столиков кафе и превращали двор Библиотеки в свою временную автономную зону. Кори поддерживала право бездомных собираться вместе и сама по-прежнему обедала здесь, стараясь не обращать внимания на запахи и мусор. Она работала в отделе детской литературы и не так часто общалась с подобными посетителями, как ее коллеги из отделов периодики и художественной литературы. Тем не менее некоторых бездомных она знала в лицо и по имени.
За дальним столиком сидела Дженни, бывшая школьная учительница, с маленькой собачкой по кличке Тинкербелл. Рядом с ней – Гордон, ветеран войны в Ираке с прокуренной бородой и дрожащими руками. По другую сторону стола сидела пучеглазая Мэйзи с широкой эмоциональной улыбкой и коллекцией потрепанных мягких игрушек, которые она любила грызть. Милый, робкий Декстер сидел чуть поодаль, наклонив голову, глядя на мир исподлобья, как будто ожидал удара или пинка. Прямо напротив Кори сидел в своем инвалидном кресле старый поэт-марксист Славой. Он был постоянным читателем Библиотеки и очень умным и образованным человеком, правда, доставлял немало хлопот. Сейчас он разговаривал с девушкой, которая называла себя Алеф, хотя в библиотечной карточке была записана как Алиса (фамилию Кори забыла). Ее имя упоминалось на недавнем собрании персонала, когда сотрудница их социальной службы застукала ее в женском туалете со шприцем. Алеф была бездомной художницей и глинером, в промежутках между периодами принудительного лечения жила на улице, а в ее читательском билете значился адрес местного приюта. В ее кличке-псевдониме был какой-то потаенный смысл. Среди библиотекарей она пользовалась дурной славой из-за несанкционированной инсталляции, которую провела в прошлом году – этакая интеревенционистская акция, состоявшая в прокладывании запутанных тропинок через библиотечные фонды. Она назвала ее «Расходящиеся тропки»[86] – как сказал Джевон, вполне в духе Борхеса.
Хотя некоторым библиотекарям не нравилось натыкаться на посторонние вкладки в книгах, Кори было интересно находить эти ее странные клочки и обрывки. Они напоминали подсказки в поисках сокровищ: загадочные записки, открытки, обертки от жевательной резинки, выцветшие фотографии, засушенные цветы, билеты в кино, объявления о работе и многое другое. На первый взгляд эти закладки казались случайными, и все же в основе этого действа ощущалась подспудная закономерность, повествовательная линия или чувство цели, определявшее выбор той или иной книги. Правда, Кори ни разу не прошла ни по одному из этих тайных маршрутов от начала до конца – если там вообще были начало и конец – но была заинтригована. Тропки несли в себе обещание путешествия или обретения смысла. Один такой листок бумаги, с надписью, сделанной почерком, похожим на шрифт пишущей машинки, она нашла в старом издании сказок братьев Гримм. В тот раз Кори убрала книгу на полку, а потом обнаружила, что бумажку кто-то вынул. Тогда она почувствовала небольшой укол ревности, невольно задавшись вопросом, кто нашел эту подсказку и состоялось ли у этого человека путешествие, в которое могла бы отправиться она.
Кори откусила еще кусочек сэндвича и снова посмотрела на подзаголовок книги: «Древнее искусство дзен поможет вам избавиться от беспорядка и революционно преобразить свою жизнь». Не все книги созданы равными, подумалось ей. Много чего не мешало бы «выполоть», особенно в жанре самопомощи. Но эта брошюрка, похоже, была не такой. В ней говорилось о порочности разрушающего планету потребительского капитализма, основанного на углеводородной экономике. Книга давала понять, что проблема носит системный характер. Захламленность не является результатом лени, прокрастинации, психологических расстройств или недостатков характера. Это социально-экономическая и даже философская проблема, проблема марксистского отчуждения и товарного фетишизма, которая требует как минимум духовной революции в мировоззрении человека и радикальной переоценки того, что является по-настоящему важным. Кори перевернула книгу и посмотрела на фотографию лысой монахини. Эта женщина смотрела ей прямо в глаза ясным и каким-то ожидающим взглядом, как будто чего-то хотела от нее, и при этом в сознании Кори всплыло воспоминание о запущенной гостиной Аннабель.
– Что? – спросила Кори, обращаясь к монахине. – Что мне с этим делать?
К своему собственному удивлению, она поняла, что ждет у Айкон ответа.
Товарный фетишизм? Потребительский капитализм, основанный на углеводородной экономике? Марксистское отчуждение? Неужели это та же самая книжка про молодую монахиню и ее хрустальную тиару, которую читала Аннабель?
Ну, да. И нет. В конце концов, книги не существуют в единичном состоянии. Понятие «книга» – это просто удобная выдумка, с которой мы, книги, соглашаемся, потому что она обслуживает бухгалтерские нужды книжных издательств, не говоря уже о писательском эго. Но реальность гораздо сложнее. Конечно, отдельно взятые книги существуют – возможно, вы даже держите одну из них в руках прямо сейчас – но это еще не все, чем мы являемся. Рискуя показаться самонадеянными, скажем, что мы являемся Единичным и Множественным одновременно; мы – постоянно меняющаяся множественность, бестелесный поток. Видоизменяясь и меняя форму, мы входим в ваши человеческие глаза черными значками на странице, а в уши – всплесками звука. Оттуда мы путешествуем по вашим умам, и таким образом мы сливаемся и размножаемся.
А как же тогда писатели? Что ж, спросите любую книгу, и она вам скажет, что писатель – это главным образом кусок тщеславия; но это не значит, что они не нужны. Совсем наоборот. Книгам нужны писатели. Конечно, нужны! У нас нет пальцев, мы не можем печатать. Ваши большие человеческие мозги – это наши носители, ваши чувственные тела – наши транспортные средства, а ваши амбиции – топливо, необходимое для того, чтобы мы появлялись на свет. Писатели – это наш интерфейс и наши посредники.
Так что, да, безусловно, писатели необходимы, даже если все, что они делают – разъезжают по стране, как Айкон, или дремлют в своих кабинках перед ноутбуками, как машинистка, окруженная стопкой справочников, которые, по ее мнению, она выбрала сама. Но как мы уже видели, субъектность – это вопрос выбора точки зрения, и если бы вы поинтересовались у справочников, они бы сказали, что это они выбрали задремавшую писательницу. Они выбрали ее, и пока она дремлет, они усердно работают, колонизируя ее нейронные сети, этот темный потаенный мир, спрятанный в подсознании, которое она называет своим воображением. Там они занимаются, на свой манер, совокуплением, сливая свою ДНК с ее памятью и опытом и воспроизводясь в новых себе подобных. Скоро она проснется, встряхнется, пожурит себя за то, что снова задремала, и вернется к работе, к трудной работе по переписыванию, слово за словом, новой книги на страницу. Книги, которые она прочла, являются сородителями книги, которую она пишет, а сама она в акте рождения выступает в роли акушерки.
А потом, когда она заканчивает и книга выходит в мир, наступает очередь читателей, и здесь происходит еще одно сближение. Потому что читатель – это не пассивное вместилище содержания книги. Нисколько. Вы – наши соратники, наши заговорщики, вдыхающие в нас новую жизнь. А поскольку каждый читатель уникален, каждый из вас придает каждой из нас новый смысл, независимо от того, что написано на наших страницах. Таким образом, одна книга, когда ее читают разные читатели, становится разными книгами, постоянно меняющимся набором книг, который волной течет по человеческому сознанию. Pro captu lectoris habent sua fata libelli. «В зависимости от возможностей читателя у книг своя судьба».
В общем, да. «Чистая магия», которую читала Кори, отличалась от «Чистой магии», которую читала Аннабель, а также отличалась от книги, которую, по мнению Айкон, она написала, а критики в Твиттере осудили – но все эти книги точны, полны и совершенны – такие, какие они есть.
Вот так мы, текучие и бесформенные, делимся, размножаемся и перемещаемся во времени и пространстве.
Внимание Кори привлек шум за соседним столиком. Алеф и Славой о чем-то оживленно беседовали. Кори не слышала, о чем они говорят, но теперь заметила, что девушка неважно выглядит. Лицо у нее было бледным, подбородок ободран и распух, на руках синяки, а на коленях – засохшая кровь. Было похоже, что ее избили. Старый поэт потянулся через стол, взял дрожащую руку Алеф в свою, подержал несколько секунд, а затем перевернул ее и стал изучать ее ладонь, как будто читал по ней судьбу девушки. Чуть погодя он отпустил ее руку и начал рыться в хозяйственных пакетах, которыми было обвешано его кресло. Достав оттуда полбанки пикулей, Славой предложил их Алеф. Потом они сидели так рядом и ели маринованные огурцы.
Кори украдкой наблюдала за ними. Она уже видела такое раньше. Славой всегда делился. Они все так делали. И тогда к ней пришла идея – крошечная искра идеи, но именно она приведет к радикальному преобразованию мира Аннабель и произведет революцию в ее жизни.
Ну, может быть, произведет. Вот было бы хорошо.