А качай-ко, коток,

Наше чадушко!»

Что-то громко брякнулось на пол – это выскользнул автомат из пальцев покачнувшегося солдата. На его конопатом лице блуждала блаженная улыбка.

Как и на лицах остальных немцев.

– Баю-баю-баиньки,

Я скатаю валенки,

Я скатаю валенки,

Небольшие, маленьки –

Дитятку по ноженьке,

Бегать по дороженьке…

И тут опомнившийся Ивашка дёрнул Мизгиря за руку:

– Сам-то не чаруйся!

И в два прыжка очутился возле вмурованной в стену небольшой железной дверцы. Ключа в ней не было, но Ивашке стоило только провести по ней вздрагивающей от напряжения ладонью, как дверца распахнулась.

Там-то Мизгирь, вмиг оказавшийся рядом, и увидел свой револьвер с серебряной рукоятью, пронесённый им через пустоши своего разорённого мира. И россыпь старинных патронов подле него.

А потом он увидел такое, от чего его аж замутило, хоть он и прошёл через концлагерь. В отдельной коробке лежали золотые зубы, вырванные с корнями, на которых запеклась кровь. И женские украшения – тонкие браслеты, кольца, какие-то висюльки…

Ради такого вот золота эти твари убивали людей! Обирали мёртвых. Ни в чём не повинных.

Мизгирь сразу вспомнил, как ивашкина срезанная коса упала в мешок – для набивки матрасов, как сказал тогда полосатый цирюльник. И ещё он вспомнил горы детских башмачков в коробках возле крематория…

Пылая яростью, он обернулся к сонно покачивавшемуся коменданту. Тот прикрыл глаза, так же блаженно улыбаясь, как и его солдаты.

– Мразь, – только и выдохнул Мизгирь. А потом приказал Ивашке, точно зная, что надо делать: – Забери у них всё их оружие. И патроны, сколько найдёшь.

Револьвер уже привычно лежал в его руке, снова став её продолжением.