А китайцы были озабочены советским нападением, и они хотели заполучить столько же мощи на свою сторону, сколько могли.
Русские еще не имели собственного представления, сопоставимого с нашим, когда мы начали переговоры. Русские вели дела с нами, как постоянные противники. Но в ходе происходивших эволюций с русскими возникло я не хочу сказать понимание, но своего рода убеждение в том, что холодная война должна быть прекращена тем или иным способом. Мы еще не достигли соглашения именно о том, как сделать это, и в отсутствие такого соглашения русский способ ведения переговоров представлял собой бизнес в виде розничной распродажи. Они продавали каждый пункт по нескольку раз!
Израильская проблема состояла в том, что возможность выживания была такой мизерной и пропасть между тем, что угрожало нашему выживанию и их, была так широка, что они должны были демонстрировать, что каждый предмет, от которого они отказывались, должен был быть приобретен, по крайней мере, путем психологического истощения их партнера по переговорам. Так, каждые израильские переговоры проходили до последней минуты последнего часа прошлого дня, так, чтобы они могли доказать себе, что они не могли вырвать для себя большего, чем они урвали. Но хотя меня это и раздражало, я с большой симпатией относился к Израилю, потому что, когда вы смотрите на взаимосвязи между народонаселением и когда вы находитесь в Израиле и можете проехать через целую страну всего за час, отказ от территории имеет совсем иное значение, чем для континентальной страны.
Ну, наша национальная особенность не предполагает переговоров с учетом исторического и стратегического образа мышления, которое использовала администрация Никсона. В соответствии с нашей национальной особенностью мы считаем, что дипломаты вступают в разборки только тогда, когда возникает проблема. И вы можете решить эту проблему юридическим и дотошным способом ведения переговоров по одной проблеме зараз, и мы в состоянии сделать это, потому что за нами есть два великих океана, под защитой которых мы действуем.
В некотором смысле, каждый национальный стиль ведения переговоров частично является результатом исторических обстоятельств. Русские настолько дотошно ведут себя на переговорах и настолько агрессивны в своей тактике, потому что они живут на территории, на которую вторгались со всех сторон в течение нескольких сотен лет, и поэтому их уверенность в надежности окружающих стран чрезвычайно, чрезвычайно ограниченна. То же верно в некоторой степени и в отношении Израиля.
Арабские общества разрывались между своими миссионерскими порывами, которые отражают большую часть их истории и реалии окружающей среды, в которой они действуют. Поэтому в период работы администрации Никсона арабские государства действовали как национальные государства, но всегда существовало подводное течение миссионерского пыла, которое внезапно могло бы прорваться.
Китайцы не рассматривают переговоры как решающие отдельные проблемы. Китайцы думают, что каждое решение представляет собой билет допуска для решения другой проблемы. Таким образом, они рассуждают с точки зрения самого процесса.
И одна из проблем, которую американские и китайские участники переговоров получили друг от друга, состоит в том, что американцы обычно имеют некоторые определенные позиции, которых хотят достичь, в то время как китайцы хотят знать, к чему, как мы полагаем, мы стремимся и что мы намерены сделать в историческом процессе.
Что касается Никсона, а это было почти беспрецедентно в американской дипломатической истории, то он поехал в Китай, чтобы провести несколько дней с Чжоу Эньлаем, обсуждая стратегические взгляды. Ни один американский президент из тех, с которыми мне довелось повстречаться или которых я изучал, не был готов потратить такие усилия на создание философской структуры.
Чжоу Эньлай был человеком великих интеллектуальных способностей и огромного личного обаяния. И он вел переговоры, демонстрируя экстраординарные знания, экстраординарное терпение и без какой-либо попытки утверждать относительное равновесие сил. Имели место случаи, когда он был очень твердым, но он провел переговоры на тех фазах в настолько убедительной манере, что мы оказались двумя серьезными людьми, кто решил пойти в определенном направлении, и мы попытались найти лучшие средства достижения этого. Таким образом, он ухватывал мелкие вещи, – если кто-то в нашей группе был болен или имел какие-то контакты в прошлом, – он всегда находил способ сделать ссылку на это. Но он никогда не пробовал снискать расположение для себя лично.
Мао был воплощением революционной преданности. Мао излучал превосходство. Как великий актер на сцене, он захватывал публику за первые тридцать секунд. Мао не делал попыток убедить вас конкретно, он говорил изречениями. Он почти неизменно начинал разговор с вопроса. В отличие от большинства государственных деятелей он не говорил что-то типа: «У меня есть пять пунктов». Он сказал бы так: «Что вы думаете о…?» Затем он подвел бы вас к следующему шагу и ответил бы на него средствами сократовского диалога[4], однако прерванного в различных стадиях циничными комментариями, которые передали бы следующее: «Не пытайтесь одурачить этого эксперта по человеческой хрупкости».
Одно из его классических возражений выглядело таким образом: «Вы, американцы, напоминаете мне ласточек, которые взлетают в воздух при приближении дождя и машут крыльями. Но вы, профессор, и я знаем, что колебание крыльев не влияет на приближение дождя». Или вы сказали бы ему что-то о каких-нибудь переговорах, а он просто бросает одно слово: «Мюнхен». … Но это все проделывалось с большой любезностью. Он источал убежденность в том, что он знал, куда идет мир, и вы должны были вписаться в эту схему.
У нас была одна встреча приблизительно в течение трех часов во время поездки после встречи на высшем уровне между Никсоном и Мао. Он сделал обзор положения в мире. Он подробно осветил даже такие страны, как Оман, Пакистан, и мы действительно не знали цели этого экскурса. Дэвид Брюс, который в то время был нашим представителем в Пекине, сказал, что это было чрезвычайное представление, которое он когда-либо видел. А он знал руководителей, подобных (французскому президенту Шарлю) де Голлю и (немецкому канцлеру Конраду) Аденауэру. Только много позже стало понятно, когда Чжоу Эньлай был фактически устранен от власти, что наша встреча стала возможностью для Мао выработать свои директивы и концепции. И после этого ни один китайский руководитель никогда не упоминал больше Чжоу Эньлая. Когда они упоминали какую-либо более высокую инстанцию, они имели в виду тексты или расшифровки стенограммы Мао.
Была еще одна примечательная вещь. Я имел возможность переговорить с Нэнси Тан, его переводчицей в то время. Мы не знали, что за неделю до приезда Никсона Мао очень сильно заболел и что серьезно рассматривался вопрос о том, что следовало отменить поездку. Однако было огромное нежелание делать это, потому что никто не поверил бы в то, что это была реальная болезнь, или, если бы они отменили, никто не стал бы использовать это в своих интересах. И доктор сказал Мао, что, если тот проведет более получаса в разговоре с Никсоном, он не будет нести ответственность за последствия. На самом деле Мао вел беседу в течение приблизительно пятидесяти минут, и это объясняет, почему каждый раз, когда Никсон поднимал вопрос по существу, Мао продолжал говорить: «Это должны будут обсудить Чжоу Эньлай и другие». И частично это было по той причине, что, так как Шанхайское коммюнике еще не было окончательно согласовано, он не хотел оказаться причиной возможного провала. Но, очевидно, он был чрезвычайно болен.