Выбор стратегии: сохранение статус-кво, инвестиции вместе с русскими, деиндустриализация или восстановление традиции

Подводя итоги исследования ситуации с русским населением на Северном Кавказе, можно однозначно констатировать: отток русского населения с Северного Кавказа в значительной степени замедляет социально-экономическое развитие этого региона.

В советский период представители русского народа на Кавказе в основном являли собой слой, как тогда говорили, интеллигенции — учителя, врачи, инженеры, высококвалифицированные специалисты. То, что наблюдалось в 1990-х, начале 2000-х годов — исход русских с Северного Кавказа, — серьёзным образом затормозило процессы развития. Как утверждает член Академии наук Чеченской Республики Вахит Акаев: «Инженеры, врачи, учителя, — потребность была большая, русское население в Чечне было больше, чем в Ингушетии. Оно было, конечно, не только русским, но и русскоязычным — именно это население пострадало больше всего в ходе военных действий»[347].

Годы наблюдения за оттоком русского населения и выявления конфликтных ситуаций, связанных с притеснением русского населения на Северном Кавказе, выявили комплекс причин, которые способствуют сокращению русского населения, создавая неблагоприятную атмосферу и негативный социальный и эмоциональный фон. Необходимо было обратить внимание как общественности, так и, в первую очередь, федеральной власти на происходящий процесс, чтобы, в конечном итоге, попытаться его как-то замедлить или даже обернуть вспять. В течение нескольких лет исследовательская группа социологов во всех республиках Северного Кавказа отслеживала ситуацию с нарушением прав русских, фиксировала факты их притеснения, их ущемлённое положение, отслеживая отток русского населения, его динамику. По результатам этой деятельности был подготовлен доклад «Северный Кавказ: русский фактор», материалы которого и легли в основание данной книги[348]. В нём обобщено несколько периодов: начиная с 1958 года, так называемого «русского восстания» в Грозном, затем новое обострение в конце 1980-х — начале 1990-х, следующая волна — начало 2000-х, и новейший период — с 2010 года, момента создания СКФО. Новейший период, вплоть до конца 2015 года, группа исследователей уже оценивала воочию, наблюдая его непосредственно. Автором данных строк были проведены встречи со многими главами республик, в частности с Юнус-Беком Евкуровым, Борисом Эбзеевым — в бытность его главой Карачаево-Черкесии, Рамзаном Кадыровым, с министрами по делам «национальностей» большинства субъектов СКФО и множеством чиновников. Осуществлены десятки поездок по республикам и населённым пунктам СКФО и Адыгеи для того, чтобы исследовать ситуацию на местах. По итогам этой деятельности был собран большой объём материала, непосредственно описывающего конкретные случаи притеснения русского населения на протяжении последних лет, значительная часть которых упомянута во второй главе данной книги.

Какие же выводы удалось сделать из результатов этой деятельности, взаимодействуя преимущественно с оставшимися русскими на местах? Во-первых, было зафиксировано, что наиболее тяжёлое положение у русского населения в тех республиках, где русских осталось ещё относительно много. В тех же республиках, где их практически не осталось, ситуация с русскими более-менее стабилизировалась. Чечня и Ингушетия — это на сегодня те республики, где присутствие русского населения находится в рамках статистической погрешности, то есть в пределах 2–3 %, и их число медленно, но продолжает сокращаться, несмотря на некоторые предпринимаемые усилия со стороны республиканских властей. Причём в значительной степени оставшееся русское население ассимилировано той сильной идентичностью, носителями которой являются чеченский и ингушский этносы. Те же русские, которые проживают в данных республиках и идентифицируют себя именно как русские, уже, по сути, находятся в статусе редких видов, занесённых в своего рода «Красную книгу» народов Северного Кавказа. Сейчас их оберегают и уделяют особое внимание, но и они уже в значительной степени ассимилировались в местную этническую и культурную среду. То есть можно, по сути, констатировать, что русского населения в том объёме и в том качестве, в котором оно присутствовало ещё в советский период, влияя на развитие данных республик, в Чечне и Ингушетии больше нет. Можно даже сказать, что статистически русское население там отсутствует.

Чуть больше русских проживает в Дагестане, где они, в том числе единично, представлены и в органах власти. Больше всего представителей русского народа всё ещё проживает в Адыгее, где до сих пор, как и в советский период, русские пока представляют собой большинство населения. Довольно много русских осталось в Северной Осетии, Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии. Но именно в Кабардино-Балкарии была обнаружена довольно тяжёлая ситуация на текущий момент: наибольшее количество столкновений, проблемных точек и обострений в отношениях между русскими и титульными этносами, в первую очередь кабардинцами, происходит именно там. Такая картина была зафиксирована по итогам более чем пятилетнего исследования. Таким образом, оценивая текущую ситуацию и понимая, что отток русского населения на данный момент носит необратимый характер, а оставшиеся русские жители в большинстве своём стремятся любыми способами покинуть территорию Северного Кавказа, нам остаётся лишь пересмотреть подход к ситуации с русскими на Северном Кавказе в целом.

Изначальный посыл многолетней работы, лёгшей в основу данной книги, заключался в том, чтобы остановить отток русского населения с Северного Кавказа и обернуть этот процесс вспять. В своих статьях автор данных строк не раз обращался с призывом к русским, покидающим и уже покинувшим территорию нынешнего СКФО и Адыгеи, возвращаться на Северный Кавказ, осуществляя обращение к политическим элитам северокавказских республик с тем, чтобы они создавали условия для возвращения русского населения. Это было стремление настоять на том, что власти субъектов Северного Кавказа должны любым способом обернуть этот процесс вспять, не только призывая русских к возвращению, но и создавая им необходимые условия. Задача на тот момент заключалась в том, чтобы попытаться вернуть эту ситуацию если не на прежний уровень, то, возможно, на тот уровень, который мог бы обеспечивать развитие северокавказского региона, сохранение его в рамках определённой, хотя бы минимальной социально-политической динамики. Однако в какой-то момент стало понятно, что эта задача практически неосуществима в масштабах СКФО. Это просто не по силам ни какой-либо общественно-политической группе или интеллектуальному сообществу, которое занимается вопросами этносоциологии, ни, что самое главное, не по силам даже отдельным главам северокавказских республик в тех случаях, когда они действительно к этому стремятся. Просто решение данной задачи невозможно на тактическом уровне отдельных субъектов. Оно требует перехода на стратегический уровень государства.

К примеру, подробное общение на тему возвращения русского населения с Юнус-Беком Евкуровым показало, что он искренне желает и стремится к тому, чтобы русские возвращались в Ингушетию. В какой-то момент он даже объявил, что всякому русскому или русской семье, возвращающейся в Ингушетию, власти республики готовы безвозмездно предоставить жильё. Однако, учитывая сложившуюся ситуацию и зная предысторию её развития, уже понятно, что на этот призыв статистически никто так и не откликнулся. Какие-то показательные возвращения русских в Ингушетию, безусловно, есть и сейчас, как были они и при прежнем руководителе республики Мурате Зязикове, когда, собственно, и была запущена целая государственная программа возвращения русских в Ингушетию. Но в беседе с автором данных строк Юнус-Бек Бамадгериевич, наследовавший республику от Зязикова, принявший её руководство, констатировал, что эта программа не принесла желаемого результата. Мало того, по его словам, все бюджетные средства, безусловно, были освоены, но освоены они были через подставные схемы — когда заключался фиктивный брак с русской женщиной, она как бы возвращалась, получала жильё по программе, но всё это происходило лишь на бумаге. На самом деле участница «возвращения» в Ингушетию оставалась там, где и жила до этого, например в одном из регионов юга России — Краснодарском или Ставропольский крае, Курской или Белгородской области. Бывало, что и в близлежащих государствах СНГ, таких как Украина, Белоруссия или Молдова, проживали все эти женщины, которые, по сути, приезжали в Ингушетию в лучшем случае лишь для оформления документов, а затем возвращались назад, получив часть денег. В итоге все деньги по этой программе были освоены. При этом, как открыто заявил Евкуров: «По этой программе вернувшихся нет никого. Потому что она изначально так была поставлена, чтобы украсть деньги, чтобы махинации можно было проводить»[349]. Эта его прямая цитата разошлась по многим СМИ, была многократно растиражирована: ни одна русская семья не вернулась по программе возвращения русских. Сам Евкуров рассказал, что он лично, отдав распоряжение как глава республики, не нашёл ни одной такой семьи. Справедливости ради следует отметить, что чуть позже, в разговоре с автором данной книги, предыдущий глава Ингушетии Мурат Зязиков не согласился с такой оценкой Евкурова, заявив, что по данной программе в Ингушетию всё-таки вернулось какое-то количество русских семей. Но, опять же, не в статистических объёмах.

После разговора с Евкуровым мне удалось встретиться с женщиной, которая ещё до старта этой программы вернулась в станицу Орджоникидзевская. Однако за этот период она потеряла мужа и дочь, которые, по её словам, просто были расстреляны в своём доме из автомата неизвестными, до сих пор так и не найденными. Сейчас же она с сестрой проживает в Ставропольском крае и даже не думает о ещё одном возвращении. И подобных случаев — множество. Часть из них так и осталась в виде аудиозаписей разговоров, не увидевших свет. Ибо драматизм повествований и горечь рассказчиков слишком тяжелы, чтобы заставить себя вновь обратиться к ним, что, впрочем, не исключает этого в будущем.

В итоге общий анализ исследуемой ситуации привёл к заключению, что призывать русское население к возвращению на Северный Кавказ, а тем более настаивать на этом, это как минимум подвергать их реальной опасности — не сейчас, так в будущем. Как максимум — это просто невозможно. Люди не хотят возвращаться. Те же, кто пока проживает в регионе, массово покидают республики Северного Кавказа при первой же возможности. А с момента присоединения Ставропольского края к СКФО большое количество русских семей покидают теперь уже и Ставропольский край. Георгиевский район: Левокумск, Нефтекумск, Будённовск, Новопавловск — в этих населённых пунктах ситуация с демографическим дисбалансом близка к критической, и не в пользу русских. Можно, конечно, найти отдельных представителей русского народа, кто доволен своим положением и никуда уезжать не собирается. Однако данная книга оценивает всю картину в целом, оперируя со статистикой и тенденциями, и прежде чем начать говорить о путях выхода из сложившейся ситуации, необходимо стратегически оценить те процессы и описать те предпосылки, которые к ней привели.

Предпосылки нынешнего положения

До того, как применить те наработки и результаты исследований, которые были приведены в четырёх предыдущих главах, к решению проблемы русских на Северном Кавказе, необходимо осуществить краткий этносоциологический обзор как советского периода развития северокавказских обществ, так и постсоветского. Это важно сделать для того, чтобы понять механизмы происхождения тех сложностей, с которыми мы сталкиваемся на Северном Кавказе, когда приступаем к стратегическому планированию ситуации в этом регионе.

Северный Кавказ: марксистское (советское) видение. Как известно, марксистская идеология опиралась на прогрессистскую модель развития истории. В начало истории она ставила архаическое общество, после которого следовало традиционное, или, как его определял Маркс, оперирующий европейским контекстом, «феодальное общество»[350]. Следующий за ним буржуазный тип общественного устройства, возникающего на основе национальных государств, как правило, вследствие буржуазных революций, характеризуется понятием «национализм». Социалистическое общество мыслилось как следующий за буржуазным этап развития человечества в целом. А уже за социализмом следовала завершающая формация — идеальное, глобальное коммунистическое общество.

Все эти этапы прогрессистского, исключительно материалистического развития располагались линейно и последовательно сменяли друг друга, один за другим. Прогрессистский подход, на котором и базируется учение Маркса, исходит из того, что каждый последующий этап преодолевает предыдущий, отменяя его и растворяя в новом этапе развития общества. Отсюда: социалистический период — это то, что следует за буржуазным периодом становления национальных государств и предвосхищает коммунистический период построения идеального глобального коммунистического общества абсолютно сознательных людей, пребывающих в гармонии рассудочного общества и материальном достатке. Именно эта теоретическая марксистская модель применялась и к Кавказу, как в момент становления советской государственности, так и далее, в период её развития.

В реальности же советское руководство, имея дело с Кавказом, сталкивалось с неким непоследовательным наложением этих исторических формаций друг на друга. Так называемый буржуазный период, характеризующийся становлением политических наций, формально разворачивался на Кавказе с февраля по октябрь 1917 года, «дозревая» в процессе гражданской войны. Как, собственно, и по всей постимперской России. Однако фактически буржуазный период так полноценно и не состоялся, несмотря на директивно-номинальное создание «национальных республик». Поэтому позднее и социалистическое, как бы уже номинально постбуржуазное общество присутствовало на Кавказе лишь в виде верхнего, элитного пласта: представители центральной власти, бюрократический аппарат, институт Коммунистической партии и большой экспорт профессиональных кадров из центральных регионов России, в совокупности своей осуществлявших надзор за процессами развития социализма на Северном Кавказе. При этом по факту, несмотря на уже вовсю идущий социалистический период, задним числом и в спешном порядке происходило «достраивание» буржуазного, теоретически уже «преодолённого» этапа; а именно, происходило доразвитие института «национальных республик», или, как их определяют в Европе, буржуазных государств. Которые, что было очевидно советскому руководству, не успели полноценно состояться в номинально буржуазный период с февраля по октябрь 1917 года. Это «докручивание» буржуазного периода было необходимо для достижения заданного уровня индустриализации, который, по большому счёту, и является базовой предпосылкой для формирования класса труда — политически осмысленного пролетариата, совершающего затем пролетарскую революцию, после которой общество и переходит в социалистическую формацию. Проблема заключалась в том, что строительство социалистического общества невозможно на традиционной — в марксистской терминологии «феодальной» — основе, без полноценной реализации периода буржуазного урбанистического национального государства.

Таким образом, этапы становления буржуазного общества, зафиксированного в территориальных национальных образованиях — так называемых «национальных республиках», и строительство социализма на Северном Кавказе реализовывались одновременно. Однако, вопреки марксистской теории, по факту в регионе всё ещё присутствовало и традиционное, или, согласно марксистской терминологии, «феодальное» общество, которое было представлено сохранившимися структурами местной знати. Эти представители знати частично вписывались в партийный управленческий аппарат как «духовные» — теперь уже партийные — авторитеты и представители традиционных объединений — суфийских братств, вирдов и тейпов, которых как бы номинально уже и не существовало, но которые существовали объективно. Эти фактические элиты вынужденно интегрировались в модель советской интернациональной — то есть выходящей за рамки национальных государств, или республик, — социалистической системы на фоне остающегося подразумевания необходимости одновременного доразвития буржуазного становления политических наций.