К этому всему, несмотря ни на что, советская действительность сталкивалась ещё и с проявлениями архаического общества, предстоящего традиционному, «феодальному» периоду, — того, что сохраняло народы Северного Кавказа в качестве коллективных субъектов и которое транслировало вековой жизненный уклад, традиции, обычаи, обряды, адаты, кровнородственные отношения и так далее на теоретически шагнувшую далеко вперёд советскую действительность.

В итоге все эти четыре уровня — архаический, традиционный, буржуазно-национальный и социалистический — в советский период сосуществовали как данность, то есть по факту, в разной степени влияя на текущие процессы. Происходило это вопреки марксистской последовательности, отменяющей с каждым следующим периодом предыдущий. В советском же государстве, созданном как бы экстерном, с сильным забеганием вперёд, они соприсутствовали. И с этим необходимо было считаться. Таким образом, «советское общество осознавало себя как общество посткапиталистического модерна, но на самом деле представляло собой систему ускоренной предкапиталистической модернизации общества традиционного, ещё не прошедшего полноценно фазу капитализма»[351].

Во всю эту и так довольно сложную социально-политическую модель, явно диссонирующую с теоретическими выкладками марксизма, вклинивался ещё один, уже скорее «сталинский» фактор, заключавшийся в том, что реальное самоопределение политических наций в качестве суверенных государств в момент, когда Советский Союз уже сложился, не входило в планы советских элит. Тем более что номинально этот этап уже считался пройденным. Поэтому чтобы не превратить формальные национальные образования — республики, представлявшие собой как бы свидетельство доразвития буржуазного периода, — в реальные государственные структуры, советская государственность сталинского периода «построения социализма в отдельно взятой стране» использовала несколько средств. В первую очередь так называемые национально-административные образования Северного Кавказа складывались из некомплиментарных этнических групп и народов. Что, впрочем, практиковалось и после смерти Сталина. В результате в так называемые «республики» объединялись адыги, кабардинцы и тюрки, балкарцы, тюрки, карачаевцы и адыги, черкесы. Таким же образом в единое национально-административное образование был сведён полиэтничный Дагестан, где в этой связи, а также из-за отсутствия «титульного» народа в названии, ни один из составляющих этносов не мог доминировать. В результате на базе получившихся так называемых «национальных республик» было невозможно фактическое создание полноценной и законченной буржуазной политической нации.

По сути, этот подход дезавуировал теоретическую попытку достроить политические нации на Северном Кавказе, предпринятую на предыдущем, «ленинском» этапе развития советского государства. Здесь возникал ещё один уровень, теперь уже внутреннего диссонанса между реальностью и скорректированными после смерти Ленина теоретическими выкладками. В результате из имеющегося фактического положения дел вытекал ещё один подход. Необходимо было соблюдать тонкий баланс политических взаимоотношений. С одной стороны между представителями общегосударственного уровня — выходцами из партийной элиты центральной власти и их ставленниками. С другой — представителями местной бюрократии, традиционных сообществ и того, что по факту имело авторитет и влияние в северокавказских, теперь уже имеющих и политическое обличие, «республиках».

Таким образом, мы видим, что в советский период марксистская ортодоксия, представленная интернационализмом советского периода, который должен был размыкать буржуазные политические нации, в этот же момент достраиваемые путём ускоренной и интенсивной модернизации и индустриализации, накладывалась на мощную инерцию выживания глубинных пластов традиционного общества Северного Кавказа. Это традиционное общество продолжало сохранять высокий уровень религиозности, родовую в своей основе клановость, обрядовость и кровнородственные архаические отношения. Всё то, что наиболее острым и вопиющим образом было обнаружено в момент распада Советского Союза, когда догматическое, номинально марксистское давление центра, то есть Москвы, было снято, а руководящая роль партии была отменена. В этот период базовая подоплёка существования северокавказских обществ обнажилась во всей полноте.

В итоге на момент распада Советского Союза мы наблюдали на Северном Кавказе высокую насыщенность этническими группами: этносы и народы — как коллективные органические общности — не растворились в процессе создания буржуазных северокавказских национальных республик, неких недогосударств, что должно было произойти номинально. Однако это не произошло по факту, так как в это же самое время центральное руководство противилось реальному становлению политических буржуазных наций на Северном Кавказе, лишь имитационно поддерживая этот процесс.

Одновременно с этим на Северном Кавказе был обнаружен довольно низкий, по сравнению с другими регионами, уровень индустриализации, несмотря на то что в советский период индустриализация проводилась интенсивно. К моменту распада СССР на Северном Кавказе сохранилась преимущественно сельскохозяйственная ориентация. Как замечает на этот счёт член Академии наук Чеченской Республики Вахит Акаев: «Русское население на Кавказе, в Дагестане, мы это хорошо знаем, у нас в Чечне, в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии было всегда завязано на промышленности. Нужно было развивать нефтяную промышленность в Грозном, это была стратегическая задача самого государства. Только через русских чеченское население втягивалось в производство. Но всё равно, и мы это хорошо знаем, в годы Советской власти так и не произошёл процесс индустриализации чеченского населения. Он не был завершён, и много чеченцев осталось в сельской местности»[352]. Низкий уровень урбанизации Северного Кавказа был обусловлен ещё и тем, что за весь советский период так и не удалось переломить ситуацию — достичь уровня доминирования городского населения над аграрным. Это, собственно, и способствовало сохранению традиций, обычаев и устоев, и дало возможность сохраниться традиционным народам и этносам.

Когда в момент распада Советского Союза достраивание социалистической интернациональной модели было снято с повестки дня, на Северном Кавказе обнаружилось недостроенное буржуазное общество национальных республик с высоким уровнем традиционализма одновременно. К этому моменту в России получила развитие идея создания либерально-капиталистического общества, также преодоляющего формы национальной государственности, но с обратным, по отношению к марксизму, знаком.

Новые вызовы постсоветского этапа: опасность либерального эксперимента. Из сложившейся к моменту распада Советского Союза ситуации логически вытекало три варианта дальнейшего развития северокавказского общества. Первый из них заключался в завершении трансформирования номинальных в советский период северокавказских республик в полноценные национальные буржуазные государства. И тут главным препятствием на пути такого достраивания буржуазных наций на Северном Кавказе как раз таки и стало объединение в их составе некомплиментарных народов. Также сработали и другие меры, которые были предприняты ещё советскими элитами как раз для предотвращения этого достраивания. В итоге процесс создания полноценных политических наций на Северном Кавказе забуксовал. Он требовал гомогенизации и социальной унификации так называемых «национальных республик» в реальные национальные государства, что грозило не только этноцидом, но и ударом по идентичности многих народов и этносов, входивших в состав «республик», но не вынесенных в «титул», а значит, неминуемо обернулось бы большой кровью.

Второй вариант развития Северного Кавказа был предложен захватившими власть либеральными реформаторами и представлял собой концепт гражданского общества, или общероссийской гражданской политической нации, который укладывался в общую либеральную модель создания гражданской политической нации на территории всей Российской Федерации. Следует отметить, что в момент распада Советского Союза все советские республики автоматически превратились в гражданские политические нации. За исключением Российской Федерации, которая именно в своей федеративности номинально сохранила формат полиэтничности, предусматривающей возможность и допущение существования различного рода идентичностей — религиозных, этнических и культурных автономий. По сути, РФ сохранила в себе модель государства-империи, а не государства-нации — стратегического единства многообразия. Наблюдая это, либералы 1990-х годов предложили свой выход из советского периода, который заключался в замене социалистического варианта интернационализма — построения новой общности — единый советский народ, — либеральным вариантом. Это также предусматривало продолжение позитивистского и прогрессистского построения единого общества, но уже не на социалистических, а на либеральных принципах. Именно эта задача и была сформулирована в концепте гражданской политической нации, или «плавильного котла», который должен был унифицировать российское многообразие полиэтничного и мультиконфессионального состава под единый социальный стандарт, по сути превратив Российскую Федерацию в одно большое государство-нацию. Данный проект растворения народов, согласно либеральному сценарию, должен был быть реализован и на Кавказе, с тем же самым результатом — большой кровью в борьбе за сохранение идентичности перед угрозой стирания и растворения.

Наконец, существует также третий вариант — восстановление формата традиционного государства, в основе которого лежит стратегическое единство многообразия идентичностей и которое определяется понятием «государство-империя». Это евразийский вариант развития, в котором сами народы, а не политические суррогаты в формате национальных республик, становятся субъектами. По сути, это уход от искусственной буржуазной политизации и наращивания политической субъектности национальных республик. Этот сценарий представляет собой переход к доминированию идентичности народов, этносов, традиционных общин и автономий. Это вариант развития многообразия культуры, а не нивелировки и унификации под единый стандарт гражданской политической нации, что предусмотрено как в случае первого сценария — достраивания национальных государств, так и в случае второго — либерального «плавильного котла».

Приведённые три варианта этносоциологической трансформации обрели наиболее яркое проявление именно на Северном Кавказе, хотя и стали своего рода позитивистской данностью для всей постсоветской России. Драматизм ситуации заключается в том, что формально российское государство не сделало ставку ни на один из них. По сути, ситуация была пущена на самотёк. С одной стороны, так называемые «национальные республики» — потенциальные национальные государства — остались составной частью РФ по факту, доставшись в наследство от Советского Союза. Их наличие оставляет запущенным процесс достраивания на их основе полноценных национальных государств со всеми атрибутами суверенитета. Вопрос о фактическом выделении их из состава РФ в момент окончательного оформления в самостоятельную государственность — является лишь делом времени.

С другой стороны, в 1990-х годах либеральными элитами был запущен процесс построения, как на Северном Кавказе, так и по всей России, общероссийской гражданской политической нации, предусматривающей социальную гражданскую нивелировку и гомогенизацию. В какое-то время федеральный центр остыл к этой идее, стало не до неё, однако в последнее время либеральное лобби вновь начало активно педалировать тему построения гражданской политической нации россиян. В случае если Москва начнёт настаивать на этом сценарии всерьёз, событий, подобных тем, что происходят на Украине, заявившей о создании украинской политической нации после майдана, или в Грузии, строящей грузинскую политическую нацию, вряд ли удастся избежать. С учётом многообразия России этот процесс будет куда более драматичным.

Третий вариант — сохранения и развития идентичностей — в вялотекущем режиме реализуется сегодня по факту, не являясь государственной стратегией, но уравновешивая при этом два первых процесса, которые также происходят одновременно. Восстановление традиционных форм существования народов и этносов — это процесс выздоровления социального организма после долгих экспериментов предыдущих периодов эпохи модерна. Но и этот процесс в какой-то момент войдёт в противоречие с первыми двумя, ибо каждый из них может быть завершён, только достигнув своей концептуальной полноты — в случае, если мы имеем в виду сохранение стратегического единства российской государственности в её нынешнем виде. Таким образом, от трёх этносоциологических вариантов развития Северного Кавказа, одновременно и бессистемно протекающих самотёком после распада СССР, следует перейти к моделированию трёх социально-политических проектов развития этого региона.