Было объявлено о наступлении на Петроград. Мы не знали тогда, что правительство, на помощь которому мы спешили, уже находится в руках большевиков и что сами министры томятся в Петропавловской крепости. Но мы могли видеть, как быстро события в Петрограде подействовали на фронт, разрушив повсюду едва восстановленную после корниловского мятежа дисциплину и порядок. Едва мы вошли в Остров, как со всех сторон стали поступать сообщения о том, что местный гарнизон решил силой воспрепятствовать выходу казаков из города. Утром, выступая на собрании гарнизонных и казачьих делегатов, по просьбе генерала Краснова, я имел возможность убедиться, что с каждым часом задержки в городе отъезд казаков из Острова становится все более проблематичным.
Наконец, около десяти часов утра, мы получили известие с вокзала, что воинские эшелоны готовы для вывоза войск. Наши автомобили двинулись на станцию под казачьим конвоем, под угрожающие крики разъяренных солдат. На станции возникли новые трудности. Под разными предлогами, с целью парализовать наше предприятие, наши поезда не пропускались. Только мое личное присутствие в войсках окончательно устранило все явные и скрытые препятствия. С большим опозданием части 3-го кавалерийского корпуса были загружены в вагоны и эшелоны двинулись в путь.
Вся «боевая сила» корпуса состояла из пяти-шести сотен казаков и нескольких орудий. Однако с этими силами и во что бы то ни стало мы решили пробиться к Петрограду, не дожидаясь подкреплений и нигде не останавливаясь.
Только к вечеру того же дня в поезде под Лугой я получил первое сообщение о взятии Зимнего дворца. Донесение было доставлено мне специальным курьером от генерала Барановского в Пскове, который, в свою очередь, получил его прямой телефонной связью с телеграфной станции в Зимнем дворце через офицера моего военного кабинета. Основанное, по-видимому, на безупречном авторитете, оно показалось нам, как это часто бывает в жизни, неправдоподобным, а сам курьер из Пскова вызвал у нас подозрение. Ибо с нами в поезде был офицер, уехавший из Петрограда утром 26 октября. По его словам, правительство в то время еще оборонялось, а сопротивление большевикам в городе нарастало. Сравнивая это свидетельство «очевидца» с докладом из Пскова, мы невольно поставили под сомнение достоверность последней, считая трагическую информацию сфабрикованной большевистским агентом с целью вызвать панику и деморализацию в рядах правительственных войск. И каким бы тяжелым, почти безнадежным ни было положение Петрограда утром 25 октября, в час нашего отъезда, нам все же казалось невероятным, чтобы в два часа ночи 26 октября большевики уже могли быть хозяевами дворца и штаба.
На рассвете 27 октября наш отряд подходил к Гатчине, которая была к этому времени уже в руках большевиков, в ведении местного военно-революционного комитета и местного Совета. Город был заполнен всеми видами большевистских войск — местной пехотой, артиллерией, кронштадтскими матросами, броневиками из Петрограда и т. д. Несмотря на подавляющее численное превосходство противника, мы решили сразу же взять город. Наши войска выгрузились и вступили в бой. Эти операции были завершены быстро и блестяще. Почти без единого выстрела и, насколько я помню, без потерь правительственные силы захватили Гатчину. «Революционные» войска разбегались во все стороны или сдавались вместе со своими винтовками, пушками, ручными гранатами и т. д. В своем поспешном отступлении они даже оставили броневик. Около четырех часов пополудни, сопровождаемый всеми моими спутниками, я снова входил в кабинет коменданта, из которого менее чем двумя днями ранее я своевременно и удачно удалился.
При подготовке последующих боевых действий я, конечно, не брал на себя руководство военно-технической стороной задачи, назначив генерала Краснова командующим всеми вооруженными силами Петроградского округа. Однако я был готов поддержать его в любой момент, когда его личный авторитет мог оказаться недостаточным.
Первой предпосылкой дальнейшего успеха было прибытие подкреплений с фронта, особенно пехоты. Из Гатчины я разослал множество телеграмм с требованием отправки войск. Со многих участков фронта я получил ответы, что войска либо уже в пути, либо собираются выступать. По нашим расчетам, основанным на официальных данных, первый эшелон пехоты должен был прибыть в Гатчину к вечеру 27 октября. Мы особенно нуждались в пехоте, так как было трудно развивать наши операции, имея в своем распоряжении только кавалерию и артиллерию. Казаки 3-го корпуса, помня о горьком опыте корниловской экспедиции, с нетерпением ждали прихода других солдат.
Несмотря на незначительность имеющихся в нашем распоряжении сил, мы решили не останавливать наступления на Петроград до прибытия подкреплений с фронта, так как были уверены, что первые эшелоны обязательно дойдут до Гатчины к вечеру 28 октября. Кроме того, нужно было в полной мере воспользоваться тем деморализующим эффектом, который произвело на большевиков наше скорое возвращение с фронта и взятие Гатчины. Следует помнить, что никто толком не знал точного количества штыков и ружей, имевшихся в нашем распоряжении.
В Петрограде и в дружеских, и во враждебных кругах сложилось впечатление, что наши силы исчисляются тысячами! Наша политика «скорости и натиска» была продиктована общим состоянием страны и, в частности, фронта. Козырной картой большевиков был мир, мир, немедленный мир! Захватив в ночь на 26 октября центральный телеграф в Петрограде и самую мощную радиостанцию России в Царском Селе, большевики немедленно начали распространять по всему фронту свои призывы к миру, поднимая утомленные войска, провоцируя их на стихийную демобилизацию, спешное возвращение домой и братания с врагом. Необходимо было уничтожить всякую связь между большевиками в Петрограде и фронтом и остановить распространение яда пропаганды по проводам и радио. Мы чувствовали, что через восемь или десять дней будет слишком поздно и всю страну захлестнут хлынувшие с фронта массы солдат. Другого выхода не было. Нужно было действовать, как бы ни был велик и безумен риск.
Между прочим, могу сказать, что легенда о том, что Временное правительство исчезло с лица земли при всеобщем равнодушии, не подтверждается фактами. Одновременно с нашим наступлением на Петроград по всей стране и на фронте вспыхнула гражданская война. Героическое восстание юнкеров в Петрограде 29 октября, уличные бои в Москве, Саратове, Харькове и других городах, бои на фронте между верными революции войсками и большевистскими частями — все это убедительно свидетельствует о том, что мы были не одиноки на нашем последнем посту.
Итак, сделав Гатчину своей базой и собрав свои силы и все возможные подкрепления, мы решили двинуться на Царское Село на рассвете 28 октября, намереваясь захватить его к полудню того же дня.
Сам генерал Краснов был полон мужества и уверенности, полагая, что ему не потребуются подкрепления до взятия Царского Села, когда начнутся непосредственные действия против Петрограда. Настроение казаков в этот день, 27 октября, было еще вполне удовлетворительным. На рассвете следующего дня казаки двинулись из Гатчины и вскоре их ряды продвигались по Царскосельскому шоссе. В то же утро мы получили наше первое пополнение: великолепно оснащенный бронепоезд с сильным артиллерийским вооружением, включая легкие скорострельные полевые орудия.
Но уже в то утро нас стало беспокоить запаздывание продвижения эшелонов с фронта. Эта задержка выглядела довольно странной и таинственной. Позже мы узнали причины этого. С одной стороны, нас саботировали различные военные авторитеты, вроде уже упомянутого Черемисова, а с другой стороны, железнодорожники и телеграфисты тормозили эшелоны, идущие в сторону Гатчины.
Часа через три после ухода наших войск я последовал за ними на автомобиле. Я нашел казаков там, где я их не ожидал. Они продвигались не с ожидаемой от них скоростью, и вскоре стало ясно, что к полудню они не достигнут Царского Села.
Строго соблюдая свое правило не вмешиваться в настоящие военные действия, я остановился на полпути между Гатчиной и Царским Селом, у Метеорологической обсерватории в Пулкове, с купола которой в бинокль было хорошо видно поле боя. Здесь я узнал, что большевики, по-видимому, организовали какое-то сопротивление под Царским Селом и что генерал Краснов после артиллерийской подготовки начал штурм.
Действительно, вскоре после прибытия в обсерваторию мы услышали короткую канонаду. Потом все стихло. Время пролетело быстро. Тишина не нарушалась. Информации от генерала Краснова не поступало. Наконец я устал ждать и выехал к месту сосредоточения правительственных войск.
Генерал Краснов сообщил, что задержка произошла из-за организации обороны Царского Села, которая была более тщательной, чем он ожидал, и из-за незначительных сил в нашем распоряжении.
Продолжая этот разговор, генерал Краснов стал относиться ко мне несколько по-новому. В конце разговора он вдруг довольно нерешительно попросил меня не оставаться на поле боя, не особенно убедительно объяснив, что мое присутствие мешает боевым действиям и мешает офицерам. Все это меня сильно озадачило. Я не мог этого понять, пока… не заметил в его окружении ряд очень знакомых фигур из Совета казачьих войск. Выяснилось, что совет направил к генералу Краснову специальную делегацию. Тогда я слишком ясно понял изменившиеся манеры и отношение генерала Краснова. Я не забыл поведения казачьих полков в Петрограде в ночь на 24 октября, помня их подозрительный нейтралитет, подстрекаемый пропагандой того же Совета казачьих войск. Появление политиков и интриганов из Совета казачьих войск уже давало о себе знать в моем отряде и не предвещало ничего хорошего. Мое подозрение усилилось, когда по возвращении в обсерваторию после беседы с генералом Красновым меня настиг Савинков.
Савинков в моем отряде как делегат Совета казачьих войск! И тогда и долгое время после это оставалось для меня загадкой. Трудно было понять, как Савинков вдруг завоевал доверие казачьей управы, до последнего остававшейся верной Корнилову. По своей настойчивой просьбе Савинков был назначен мною командующим Петроградом для защиты столицы от Корнилова и открыто клеймил Корнилова как изменника. А теперь он был представителем того самого Совета казачьих войск, который был так яростно враждебен Временному правительству вообще и мне в частности.
При появлении в маленькой комнате обсерватории этого своеобразнейшего казака я в один миг осознал всю новую обстановку в моем отряде. Я сразу понял, что появление этой «делегации» не пройдет без серьезных последствий для моего предприятия.