Включился свет. Подойдя к стене, я попыталась прочитать один из многочисленных ярлыков, но слова для меня ничего не значили.
Стоящий рядом Дудочник провел пальцем по гладкой поверхности темного стекла, оставив в пыли линию.
Голос, заполнивший комнату, показался одновременно слишком громким и слишком далеким. Дудочник, повернувшись к выходу, толкнул меня себе за спину и вытащил нож. Но голос раздавался не со стороны двери, вообще не из какого-то конкретного места, а словно эхом разносился со всех сторон сразу.
Я тоже сжала рукоять ножа. Но не появилось ни одного солдата. Никто не бежал ни сюда, ни отсюда. Несмотря на громкие звуки, глаза видели только пустую комнату. И я подспудно чувствовала — кроме нас двоих, застывших у дверей, тут нет живых людей.
Голос то раздавался, то замолкал, как Ксандер, который вновь и вновь старался взломать барьер, отделяющий его от языка. В промежутках между обрывочными фразами слышалось потрескивание, как от огня, охватившего сухое сено, или как шипение разъяренной кошки.
«…Запись транслируется от Конфедерации Независимых Островов… во взрывах… и получили прямые удары по… выжившие, но южные и западные районы не пригодны для проживания… несмотря на огромные потери, сельское хозяйство восстанавливается и наметился прогресс в… нежелательное рождение близнецов успешно лечится везде, кроме отдаленных островов… мутации широко распространены, но различной степени тяжести… широта и… пожалуйста, отзовитесь.
Запись транслируется от Конфедерации Независимых Островов… во взрывах…».
Мы прослушали это шесть раз. Одни и те же слова, одно и то же потрескивание. Затем свет погас, и тьма поглотила звук.
Мне казалось, электричество было призраком, запутавшимся в проводах Ковчега, но здесь блуждал настоящий призрак — голос из Далекого края, захваченный в душной комнате. Так или иначе, это сообщение настигло нас сквозь время, пространство и машины.
Сердце колотилось в ребра, словно кулак. Мы с Дудочником молчали. Да и что тут скажешь? На язык опустилась другая, новая тяжесть, как будто я впервые поняла силу слов. Поток разрозненных фраз, выплюнутых машиной, пришел из Далекого края. Каждое слово звучало взрывом, меняющим наш мир.
Еще час, как только включилось электричество, мы исследовали машины в этой комнате. Но нам удалось лишь запустить и остановить голос, нажимая на панель, которую тронул Дудочник. Остальные машины ничего не дали нашим неистовым пальцам. Многие механизмы были наполовину разобраны, все — покрыты пылью. Больше мы ничего не нашли: ни карт, ни документов. Лишь голос.
Уже в процессе поиска я знала, что это бесполезно. Если бы машины все еще работали, если бы могли принимать сообщения из Далекого края, здесь днем и ночью дежурили бы солдаты. Синедрион наверняка обыскал эту комнату так, что нам и не снилось. Сейчас машины могли лишь пересказывать одно и то же сообщение. Мы нашли все, что возможно, и этого было достаточно. Сообщение доказывало, что в Далеком краю люди выжили и сумели избавиться от нашего проклятья — рождения близнецов. И значит, Синедрион тоже это знал.
Глава 34
Трудно следить за временем там, где солнечный свет всего лишь воспоминание, а воздух давит пылью. Но мы знали, что солдаты должны вернуться, и прежде чем это произойдет, нам лучше убраться обратно в вентиляционные туннели или на верхние уровни. Я также понимала, что Ковчег открыл не все свои тайны. Далекий край действительно существовал, но нам лишь предстояло его отыскать. Отмена рождения близнецов возможна, но как ее осуществить, пока неведомо. Мы вышли из комнаты с прерывистым голосом, и я повела Дудочника по восточному коридору и вниз по лестнице.
На нижней площадке дверь как будто взорвали, сталь лишь краем свисала с перекрученных петель. Дальше за дверным проемом свет в коридорах больше не выключался, а горел постоянно и совсем не мерцал. Странно, но самые глубокие уровни Ковчега освещались ярче всего. Однако, если верить документам, проект «Пандора» продолжали разрабатывать даже когда жителям Ковчега стали нормировать освещение, а некоторых людей и вовсе заперли в темноте. Здесь, в чреве Ковчега, электричество еще работало. Бумаги Джо намекали, что в Ковчеге имелось какое-то топливо, которое не подведет — «атомные блоки переживут всех нас». Но одно дело читать истлевшие страницы, смысл содержания которых был похоронен вместе с Ковчегом, и совсем другое воочию видеть немигающий свет, переживший все прошедшее время. Это казалось какой-то магией, своеобразным колдовством машин.
Дудочник вошел в помещение. На мгновение я остановилась позади него. Ужасы Ковчега впечатляли и при неровном пламени лампы, и при мерцании электрического освещения. Что бы ни находилось в секции А, нам придется столкнуться с этим, не уповая на милость темноты. Я дважды медленно вздохнула и последовала за Дудочником, шагнув через порог.
На мгновение показалось, что меня ударили по голове. Взрыв был настолько ярким, всполох света настолько сильным, что я закричала, подавшись вперед, закрыв лицо ладонями и прижавшись к Дудочнику. Его губы двигались, но все звуки в моей голове поглотил рев пламени. Дудочник не давал мне упасть, но я отталкивала его, нелепо стараясь скорчиться у стены и прикрыть голову руками.
Когда видение отступило, я смогла встать, но перед глазами, размывая взгляд, все еще плавали белые пятна, а в нос бил густой запах гари.
— Не останавливайся, — бросила я Дудочнику, махнув вперед и тряся головой, словно стараясь отмести остатки видения. Следуя дальше по коридору, я опиралась одной рукой о стену, чтобы не упасть. В других частях Ковчега я не слышала шума, раздающегося здесь. Я закрыла глаза, вслушиваясь в него, и поняла, что где-то рядом течет вода. Я чувствовала над нами реку с тех пор, как мы спустились в Ковчег, но сейчас я ее слышала. Наверху, помимо вентиляционных туннелей, вдоль потолка проходили огромные водопроводные трубы. В них-то и грохотал темный речной поток.
Комната за комнатой оказывались пусты, но не так, как на верхних уровнях, где мы блуждали — там суровые серые стены всегда оставались голыми. Здесь пространство было разграблено, очищено от содержимого. Сами стены наполовину сняты — отсутствовали целые панели, трубы и провода были оголены, а кое-где, ближе к бетону, перерезаны. Из перетертых концов торчали медные усики.