Конкуренция и монополия являются, таким образом, категориями общественными. Конкуренция не промышленное, а торговое соревнование; борьба происходит не вокруг продукта, а вокруг прибыли. И поэтому конкуренция, вопреки мнению Прудона, отнюдь не является свойством человеческой души. Порожденная историческими потребностями в XVIII в., конкуренция отлично может исчезнуть в XIX, в результате новых исторических потребностей.
Столь же ошибочно мнение Прудона, что происхождение земельной собственности обусловлено не экономическими причинами, а кроется в мотивах психологического и морального характера, стоящих в очень отдаленной связи с производством материальных благ. Земельная рента, говорит Прудон, имеет задачей связать человека более крепкими узами с природой. «Но собственность развивалась совершенно различно в различные исторические периоды, и развитие это происходило при совершенно разных общественных отношениях, — отвечает на это Маркс. — Чтобы объяснить происхождение буржуазной собственности, необходимо объяснить все общественные отношения, в которых протекает буржуазное производство. Кто объявляет собственность какой-то независимой, самодовлеющей категорией, тот впадает в метафизическую или юридическую иллюзию». Земельная рента, то есть тот приток, который получается после того, как издержки производства и обычная прибыль и проценты на капитал вычтены из цены продукта, произведенного на данной единице земельной площади, возникла и могла возникнуть только при определенных общественных отношениях. Земельная рента — это земельная собственность в ее буржуазной форме; это феодальная собственность, подчинившаяся условиям буржуазного производства.
И наконец, Маркс выяснил историческое значение стачек и коалиций, о которых Прудон и знать не хотел. Сколько бы социалисты и буржуазные экономисты, исходя при этом из противоположных побуждений, ни предостерегали рабочих против применения этого оружия — тем не менее с возникновением крупной промышленности неизбежно будут развиваться стачки и коалиции. Конкуренция разделяет рабочих; но, несмотря на это, у них есть один общий интерес: поддержать заработную плату хотя бы на данном уровне. Общая мысль о сопротивлении объединяет их в коалиции, в которых содержатся все элементы грядущего боя. Так и буржуазия начала в свое время с частичных коалиций против феодалов, чтобы затем конституироваться в класс и, в качестве конституированного класса, претворить феодальный строй в буржуазный.
Антагонизм между пролетариатом и буржуазией есть борьба класса против класса, борьба, которая в своем высшем выражении означает полную революцию. Общественное движение не исключает политического, ибо нет такого политического движения, которое в то же время не было бы общественным. Общественные эволюции перестанут быть политическими революциями только в обществе, не разделенном более на классы. А до того, накануне всякого коренного преобразования общественного строя, последнее слово социальной науки всегда будет гласить: «Борьба или смерть; кровавая война или небытие. Так, и только так, ставит вопрос безжалостная истории». Этими словами Жорж Санд Маркс заканчивает свою книгу.
Изложив в «Нищете философии» основы исторического материализма, Маркс в то же время подвел в ней итоги своим взглядам на немецкую философию. Вернувшись назад к Гегелю, он ушел вперед, перешагнув через Фейербаха. Конечно, официальная гегельянская школа совершенно отжила свой век. Диалектику великого учителя она превратила в чистейший шаблон, который применяли по всякому поводу, и притом зачастую крайне неумело. Об этих гегельянцах с полным правом говорили, что они ничего не понимают, но зато обо всем пишут.
Час гегельянцев пробил, когда Фейербах дал отставку спекулятивной идее. Положительное содержание науки опять получило преобладание над формальной стороной. Но материализму Фейербаха недоставало «действенного принципа»; он не выходил за естественно-научные пределы и исключал исторический процесс. Маркс не удовольствовался таким материализмом, и будущее показало, что он был прав. Когда появились на свет Бюхнеры и Фохты, ставшие коммивояжерами этого материализма, и обнаружили крайне ограниченное филистерство, то и Фейербах вынужден был заявить, что он признает такой материализм для прошлого, но не для будущего.
Не следует, однако, смешивать гегельянцев с Гегелем. Гегельянцы могли похвастать только своим невежеством, а сам Гегель принадлежал к числу самых ученых людей всех времен. Перед всеми другими философами он имел то преимущество, что смотрел на вещи с точки зрения исторического развития. Его понимание истории было очень глубокое, несмотря на то, что оно окрашено было в цвет чистейшего идеализма, который видит вещи как бы в вогнутом зеркале и представляет себе весь ход истории лишь как практическое подтверждение определенной идеи. Это реальное содержание гегелевской философии не одолел Фейербах, и сами гегельянцы отошли от него.
Маркс вернулся к Гегелю, но он перевернул гегелевскую философию постольку, поскольку его отправной точкой служили неумолимые факты действительности, а не «чистое мышление». Этим Маркс внес в материализм историческую диалектику и дал материализму тот «действенный принцип», который стремится не только объяснить мир, но также изменить его, перестроив на совершенно новых основаниях.
«Брюссельская немецкая газета»
Для своей небольшой по объему книги, направленной против Прудона, Марксу удалось найти двух немецких издателей, одного в Брюсселе, другого в Париже. Но при этом расходы по печатанию Марксу пришлось покрыть самому. Зато с лета 1847 г., когда стала выходить «Брюссельская немецкая газета», Маркс получил в свое распоряжение периодический орган, и это открыло ему доступ в политическую печать.
Газета эта с начала 1847 г. стала выходить дважды в неделю и издавалась Адальбертом фон Борнштедтом, прежним редактором газеты «Вперед», которую издавал Бернштейн. Борнштедт, как теперь незыблемо установлено на основании материалов берлинского и венского архивов, состоял на службе у австрийского и прусского правительств. Единственное, в чем еще можно сомневаться, — это занимался ли он шпионством и в то время, когда жил в Брюсселе. Подозрения против Борнштедта возникали и тогда. Но против них говорил тот факт, что прусское посольство в Брюсселе как будто усиленно натравливало бельгийское правительство против газеты Борнштедта. Возможно, конечно, что это делалось только для отвода глаз и для того, чтобы упрочить репутацию Борнштедта в глазах революционеров. Защитники тронов и алтарей, преследуя свои возвышенные цели, совершенно неразборчивы в средствах.
Во всяком случае, Маркс не верил, чтобы Борнштедт играл роль предателя. Газета Борнштедта, говорил он, имеет при многих недостатках и большие заслуги; недостатки следует исправить, работая в газете. Конечно, это гораздо труднее, чем просто отвернуться от нее, но зато и гораздо полезнее. 8 августа Маркс писал Гервегу с большой горечью: «Сегодня нам не нравится издатель, завтра его жена, послезавтра — направление; затем — стиль, затем, наконец, формат. А иной раз мы отворачиваемся от газеты потому, что распространение ее связано с большими или меньшими личными опасностями… У наших немцев всегда найдется про запас тысяча мудрейших соображений, чтобы объяснить, почему они не использовали представлявшийся случай. Каждая возможность что-нибудь действительно сделать приводит их только в смущение». Далее Маркс жалуется на то, что его рукописи встречают такое же отношение, как «Брюссельская немецкая газета», и кончает резкими словами по адресу тех «ослов», которые ставят ему в вину то, что он предпочитает печататься по-французски, чем совсем не печататься.
Если даже считать, что Маркс, думая о том, чтобы «использовать представившийся случай», отнесся несколько легкомысленно к подозрениям против Борнштедта, то нельзя винить его за это. Случай представился действительно очень благоприятный, и было бы неразумно упустить его по пустому подозрению. Весной 1847 г. настоятельная финансовая нужда заставила прусского короля созвать объединенный ландтаг, соединявший воедино прежние провинциальные ландтаги. Это была феодально-сословная корпорация, подобная той, которую, под давлением таких же обстоятельств, созвал в 1789 г. Людовик XVI. В Пруссии, правда, дело не двинулось так быстро вперед, как некогда во Франции, но объединенный ландтаг наложил все же руку на мешок с казной и категорически заявил правительству, что не отпустит ему никаких средств, пока не будут расширены права ландтага и не будет обеспечен его периодический созыв. Это возымело должное действие, ибо с финансовой нуждой шутки плохи; не сегодня завтра пришлось бы начать игру сначала, и чем скорее было взяться за дело, тем лучше.
В таком смысле и писали свои статьи для «Брюссельской немецкой газеты» как Маркс, так и Энгельс. Прениям объединенного ландтага о свободе торговли и покровительственных пошлинах посвящена была статья, напечатанная без подписи, но, судя по содержанию и по стилю, очевидно написанная Энгельсом. Он был в то время проникнут убеждением, что немецкая буржуазия нуждается в высоких покровительственных пошлинах не только для того, чтобы ее не раздавила иностранная промышленность, а еще более для того, чтобы окрепнуть и преодолеть абсолютизм и феодализм. Ввиду этого Энгельс и советовал пролетариату поддерживать агитацию за покровительственные пошлины, хотя бы только по этой одной причине. Он говорил, что Лист, главный авторитет защитников покровительственных пошлин, создал лучшее, что есть в немецкой буржуазно-экономической литературе, — но прибавлял, что вся прославленная система Листа списана у француза Ферье, теоретического начинателя континентальной системы. И Энгельс предостерегал рабочих, чтобы они не поддавались обманным речам о «благе рабочего класса». И защитники свободы торговли, и сторонники покровительственных пошлин прикрываются этой нарядной вывеской, за которой, однако, скрывается одинаково своекорыстная агитация. Оплата труда остается прежней как при свободной торговле, так и при покровительственной системе. Энгельс защищал поэтому покровительственные пошлины только как «прогрессивную буржуазную меру», и такого же мнения держался Маркс.
Марксом и Энгельсом сообща написана была большая статья в ответ на выступление христиански-феодального социализма, начавшего кампанию в «Рейнском наблюдателе»; этот орган основан был незадолго перед тем правительством в Кёльне с целью натравливать рейнских рабочих на рейнскую буржуазию. На столбцах «Рейнского наблюдателя» особенно усердствовал молодой Герман Вегенер, как он сам сообщает в своих «Воспоминаниях». Маркс и Энгельс, при своих близких связях с Кёльном, вероятно, знали об этом; насмешки над «прилизанным советником консистории» составляют постоянный припев их ответной статьи.
На этот раз «Рейнский наблюдатель» воспользовался провалом объединенного ландтага, чтобы поймать рабочих на эту удочку. Тем, что буржуазия отклонила все денежные требования правительства, доказывал «Рейнский наблюдатель», она показала, что стремится только к тому, чтобы захватить в свои руки власть; народное благо ей безразлично. Буржуазия выдвигает народ только для того, чтобы запугать правительство; народ для нее только пушечное мясо в ее бурном натиске против правительственной власти. То, что ответили на это Маркс и Энгельс, кажется теперь бесспорным. Пролетариат, говорили они, не питает никаких иллюзий относительно буржуазии, как и относительно правительства. Он только спрашивает себя, что более соответствует его целям, власть буржуазии или власть правительства; а для того, чтобы ответить на этот вопрос, достаточно сравнить положение немецких рабочих с положением рабочих в Англии и Франции.
«Рейнский наблюдатель» восклицал, обращаясь к рабочим: «Счастливый народ! Ты победил в принципе. И если ты не понимаешь, что это за победа, то послушай, как тебе это объяснят твои представители: во время их длинной речи ты, быть может, забудешь о голоде». На это Маркс и Энгельс ответили прежде всего с едкой насмешкой, что безнаказанное пользование подобными провокационными средствами показывает само по себе, что немецкая печать действительно свободна. А затем они доказывают, что пролетариат отлично понял принципиальную сторону вопроса. Это видно из того, что он не упрекает ландтаг за его победу в принципиальном вопросе, а, напротив того, недоволен тем, что ландтаг не одержал никакой победы. Если бы ландтаг не ограничился требованием расширения своих сословных прав, а потребовал бы, кроме того, учреждения суда присяжных, равенства перед законом, уничтожения барщины, свободы печати, свободы ассоциаций и подлинного народного представительства, то он нашел бы в пролетариате очень сильную поддержку.
Затем Маркс и Энгельс основательно расправились со святошескими рассуждениями о социальных принципах христианства, затмевающих коммунизм. «Социальные принципы христианства имеют за собой восемнадцать веков, в течение которых у них была полная возможность развиваться; поэтому нет надобности, чтобы дальнейшему их развитию способствовали прусские советники консистории. Социальные принципы христианства оправдывали древнее рабство, возвеличивали средневековое крепостное право и, когда нужно, защищают и угнетение пролетариата, хотя и делают это с жалостливым видом. Социальные принципы христианства проповедуют необходимость существования и правящего и порабощенного классов и высказывают только благие пожелания, чтобы правители были милостивы к подчиненным. Социальные принципы христианства переносят на небеса расплату за все низости и тем самым потворствуют тому, чтобы эти низости продолжали свершаться на земле. Социальные принципы христианства признают все гнусные насилия угнетателей над угнетенными или справедливым наказанием за первородный грех и другие грехи, или испытаниями, которые Господь в своей мудрости возлагает на спасенных. Социальные принципы христианства проповедуют трусость, самоуничижение, покорность — словом, все качества, требуемые от черни. А пролетариат не желает, чтобы с ним обращались как с чернью; мужество, чувство собственного достоинства, гордость и независимость ему нужнее, чем хлеб. Социальные принципы христианства проникнуты ханжеством, а пролетариат революционен». Этот революционный пролетариат Маркс и Энгельс выдвигали против миража монархических социальных реформ. Народ, который со слезами на глазах благодарит на пинок и за брошенный ему грош, существует лишь в фантазии короля. Подлинный народ, пролетариат — дюжий и злостный парень, говоря словами Гоббса. Как он поступал с королями, которые хотели провести его, показывает судьба Карла I Английского и Людовика XVI Французского.
Эта статья точно градом побила феодально-социалистические посевы; но несколько градин упали и куда не следовало. Маркс и Энгельс были правы, защищая образ действия объединенного ландтага, отказавшего в деньгах беспутному и реакционному правительству. Но они оказывали этому ландтагу слишком большую честь, приписывая таким же мотивам отклонение подоходного налога, предложенного правительством. В этом случае речь шла скорее о ловушке, которую правительство поставило буржуазии. Требование отменить крайне стеснительный для рабочих больших городов налог на помол и на убойный скот и возместить финансовый дефицит прежде всего подоходным налогом на имущие классы исходило первоначально от рейнской буржуазии; она руководствовалась при этом такими же основаниями, как английская буржуазия в борьбе против хлебных пошлин.
Требование это было в высшей степени неприятно правительству уже потому, что оно ударяло непосредственно по крупному землевладению; к тому же налог на помол и убойный скот взимался только в больших городах, и земельные собственники не могли ожидать, что уничтожение его понизит наемную плату эксплуатируемого ими пролетариата. Если правительство все же внесло соответственный законопроект в соединенный ландтаг, то сделало это с затаенным желанием уронить престиж ландтага и поднять свой собственный. Оно рассчитывало на то, что феодально-сословная корпорация никогда не согласится на налоговую реформу, которая облегчала бы тяготы рабочего класса за счет имущих классов. Насколько правительство имело основание на это рассчитывать, видно уже из результатов голосования правительственного законопроекта: почти все князья, принцы, почти все юнкеры и почти все чиновники голосовали против. При этом правительству еще особенно посчастливилось: когда дело дошло до развязки, часть буржуазии с треском провалилась.