За перегородкой замолчали. Надо полагать, генерал сосал трубку, собираясь с мыслями. Затем снова заговорил:

— Что касается меня, Антоновский, смею думать: не уронил славы Унгернов, Некогда я создал в Забайкалье орден монахов воинов-буддистов. Его задача — борьба с красными. Не так мало, а?

— О так! — поспешил согласиться заезжий. — Но, проше бардзо, подробнее о себе. Важно для книги, генерал.

— Пиши. Родился двадцать восьмого декабря восемьдесят седьмого года. На острове Даго Эстляндской губернии. Закончил морской кадетский корпус. Воевал с японцами в пехотном полку. Ранен. Дослужился до чина ефрейтора.

— Ваше детство, генерал?

— Детство? Жил сам по себе. Мать овдовела, вышла тотчас замуж и плюнула на меня. Мне снились войны, путешествия и приключения: не забудь — в моих жилах — кровь Рыцарей Меча…

— Простите, генерал. Я вернусь к войне против японцев. Ваши раны и Георгий свидетельствуют о том, что вы сражались с большим… э… воодушевлением, что ли… Как помирить это с вашими взглядами на место и значение желтой расы? Не разумием пана.

— Брось, Антоновский, Когда рыцарь учится рубить головы, он может упражняться на всякой голове.

— Исчерпывающий ответ. Что же дальше?

— Я поступил в инженерное военное училище, но зачем оно рыцарю? Перешел в Павловское военное…

Унгерн помолчал. Потом сказал с усмешкой в голосе:

— Барон Врангель врал обо мне в аттестации, что я кончил училище с превеликим трудом. А зачем солдату зубрить домыслы свадебных генералов? Старые клизмы полагали, будто я пришел из начальной гимназии. Но черт с ними!

Училище кончил в девятьсот восьмом и был назначен младшим офицером в 1-й Аргунский полк. Там, в Забайкалье, изучал монгольский язык и буддизм. Постиг и то, и другое. Пригодилось, как видишь.

В десятом году полк отправился сюда, в Ургу. Охранял русскую дипломатическую миссию. Был близок с князьями и ламами — понимал их мохнатые души.

Зима шестнадцатого года застала меня в 1-м Нерчинском казачьем наследника Цесаревича полку, входившем в дивизию генерала Крымова. В сей части, под началом флигель-адъютанта Врангеля, командовал сотней, в чине подъесаула. Казаки звали меня «подъесаул-барон», и смею уверить — похвала в устах мужичья. Я ел с ними из одного котелка, спал на полу в избах, какие давала судьба, и в переходах шел не позади — впереди всех.

Врангель постоянно шпынял меня. Ему не нравилось, что Унгерн оборван и грязен, но я воевал, а не вальсировал на придворном балу. У войны свои законы, поляк.

Врангель полагал еще, что Унгерн не обуздан от природы, вспыльчив, безобразно расточителен, неуравновешен, пьет, буен во хмелю и прочее в таком роде. Видишь, ничего не скрываю от истории. Мои предки, как тебе ясно, не были холуями ни у королей, ни у бога. Они сражались, а на войне — как на войне. Впрочем, барон признавал мой острый ум. И то — слава богу.

Унгерн выскреб из трубки остатки сгоревшего табака, набил ее новой щепотью, чиркнул спичкой.

— За бои в Восточной Пруссии произведен в войсковые старшины. Однако мерзавцы из полевого суда отважились судить боевого офицера всего лишь за то, что он набил морду комендантскому адъютанту Тарнополя. Плевал я на их приговор. Четыре раны, Георгий и Георгиевское оружие — вот что суть важно, а не бумажка суда. И я продолжал воевать.

— Еще раз простите, генерал. Вы утверждали: считаете желтую расу божественной. Но воевали против японцев и устроили здесь, в Урге, китайскую… э… резню. Теперь узнаю́: вы, немец, проявили высокую храбрость в боях с германской армией. У будущих моих читателей может возникнуть… э… недоразумение. Не так ли?