— У тебя славянские мозги, пан. Ты не писарь, а писатель и профессор и сам бы мог разобраться во всем. Хорошо, растолкую то, чего не понять поляку. Я избран богом для великих дел, и всевышний навещает меня в моих снах и раздумьях. Он направляет мне руку и сердце, и я никому не должен давать отчета в делах. Когда немцы отступают от бога — бью немцев. Когда грешат японцы и китайцы — бью их. Теперь — очередь русских.

— Минуту, генерал. О каком боге речь?

— Неважно. Бог один. Сегодня он белый, завтра желтый, не в том суть. Понимаешь меня?

— О так! Вполне. Хотелось бы достойно описать ваши раны, генерал. Этот сабельный след на голове — память германской войны?

— Кой дьявол! В Амурском казачьем полку заехал в морду одному офицеришке. Мальчишка оказался не дурак и схватился за шашку. Его царапина корежит меня больше, чем все японские и немецкие рубцы. Зверски трещит голова, и временами, как бы тебе сказать… черти лезут ко мне и показывают языки, и Гришка Распутин с Вырубовой плачут у меня на груди. И самодержец требует мстить за его смерть. Понимаешь, Антоновский?

— Да, барон. Вы — великая и трагическая фигура века. Я преклоняюсь перед силой вашего духа. Но хотел бы задать еще вопрос. Позволите?

— Говори.

— После войны вы очутились на Востоке. Я слышал об этом от Колчака и Будберга. Покойный адмирал отзывался о вас весьма… э… своеобразно. Как вы угодили в Харбин?

— И меня, и мальчишку, что полоснул шашкой, выгнали из полка. Я отправился в Харбин из Владивостока верхом, с ружьем и собакой. Целый год, продираясь через дебри, кормил себя охотой, выменивая у мужичья дичь на хлеб. Но это лишь эпизод. Тебя, вижу, интересует мое недалекое прошлое.

В конце семнадцатого года я появился в Забайкалье снова. Семенов собирал здесь казаков для борьбы с большевиками и всякими либералами. Я стал его помощником, дабы восстановить монархию или лишиться живота своего во имя бога и царя.

— Еще вопрос, Роман Федорович. Царь и почти вся его фамилия казнены. Кого же предполагаете вы возвести на трон… э… в случае победы?

Вместо ответа Унгерн постучал в стену, крикнул Еремееву:

— Флаг! Быстро!

Через несколько минут адъютант внес в комнату свернутое и зачехленное знамя дивизии.

— Разверни!

По звукам, доносившимся из кабинета, Россохатский понял, что Еремеев выполнил приказание.

Андрей знал: на большом бархатном полотнище изображены двуглавый орел, скипетр и держава. Посреди, на синем фоне, желтели буква «М» и цифра «2».

— Вполне резонно… вполне… — забормотал Антоновский, силясь догадаться, что могут значить эти буквы и цифра.

— Верно понял, — сказал Унгерн, не заметив или не обратив внимания на замешательство профессора-осведомителя. — Михаил 2-й. Брат покойного самодержца.

— Почему «2-й?» — потер невысокий лоб Антоновский. — Ах, да, конечно. Первый Михаил — Михаил Федорович, основатель династии Романовых. Очень, очень резонно, барон.