Неджмие, жене Энвере Ходжи, почти сто лет. Она в добром здравии доживает свои дни на окраине албанской столицы.
Линдита Чела, моя албанская приятельница и проводник, посетила ее дважды. Первый раз она пришла от газеты, хозяин которой был близок к бывшим аппаратчикам.
– Она была очень обходительна и произвела впечатление этакой милой старушки, – вспоминала журналистка.
Второй раз Линдита пришла от другой газеты.
– Она меня узнала, у нее память как у слона. Предложила кофе, снова была трогательно мила. Начала расспрашивать, как дела у редактора предыдущей газеты, и я объяснила, что больше там не работаю. В мгновение ока она превратилась в чудовище и начала орать: “Тогда кто тебя сюда прислал?! Убирайся!”
И все же мы пробуем к ней попасть: а вдруг она захочет пообщаться с журналистом из-за границы? Договариваемся, что я строю из себя дурачка, а говорить будет Линдита. На всякий случай пишем еще и письмо. В нем я спрашиваю, каким она видит современный мир. Как относится к иностранцам, которые могут свободно и легально приезжать в Албанию? Как ей продуктовые магазины, где можно купить все? Ест ли она эти продукты? Пользуется ли свободным рынком? Голосует ли на выборах?
Еще я хотел бы спросить, сожалеет ли она о чем-либо из тех времен, когда люди ее мужа расстреливали албанцев без суда и следствия.
– У Неджмие, как и у ее мужа, руки в крови тысяч людей. Она никогда ни у кого не просила прощения. Всегда повторяла: были ошибки, перегибы, нам не обо всем докладывали. Черт подери! Я помню Албанию моего детства. Каждый ребенок знал, что здесь творится, а она – нет?! Моя мать пекла хлеб из крапивы, потому что больше есть было нечего, – негодует Линдита.
Вдова диктатора живет в бывшем инкубатории для цыплят, переделанном в жилой дом. Соседи называют ее “Пожилая женщина” или просто “Неджмие”. Но с ней почти не общаются. Так совпало, что через стенку от Неджмие живет семья, которая во время ее правления попала в лагерь.
Мы сворачиваем в грязную улочку без названия, проходим мимо втиснувшихся сюда автомобилей, мимо калитки, над которой вьется виноград, мимо окруженного живой изгородью садика, куда кто-то трудолюбиво приносит доски и складывает из них маленький костер, и наконец заходим в просторный высокий коридор.
В коридоре сохнет одеяло – одеяло Неджмие Ходжи;
у дверей стоят женские ботинки – ботинки Неджмие Ходжи;
рядом с ботинками стоит сушилка – сушилка Неджмие Ходжи; на ней сохнут наволочки – наволочки Неджмие Ходжи для подушек Неджмие Ходжи.
По выставленному в коридор старью я вижу, что бывшая жена диктатора живет скромно и склонна копить ненужный хлам.
Мы останавливаемся у двери. Динь-динь.
Дверь открывает женщина лет шестидесяти (позже нам скажут, что это ее дочь Пранвера). Линдита вежливо объясняет, кто мы такие. Пранвера слушает и кивает. За эти десять секунд я пытаюсь сканировать квартиру, но мне виден только большой книжный шкаф с книгами. Все остальное скрывает занавеска, которые люди иногда вешают, чтобы по квартире не летали мухи.
Вдруг за этой занавеской я замечаю силуэт пожилой женщины. Седые, стянутые в узел волосы. Юбка словно прямиком из института благородных девиц. Кофта. Я не вижу только ее глаза, зато вижу толстую оправу очков.