Через несколько лет Иовану удалось заполучить акт расстрела Кочо Пляку.

– На нем стояли четыре подписи. Первая принадлежала следователю: он подписал акт заочно, поэтому общаться с ним смысла не было. Двух подписавшихся агентов уже не было в живых. Зато был жив третий – тот, кто выстрелил моему отцу в затылок.

Несколько недель Йован собирался с силами, чтобы ему позвонить.

Сначала он поехал к дому бывшего агента. Наблюдал из окна машины за сухоньким старичком, который каждый день в сером костюме наведывался в местное кафе. Наконец взял в руки телефон, готовый к тому, что мужчина пошлет его ко всем чертям, но тот вдруг согласился на встречу.

Йован пришел заранее. От нервов выкурил полпачки сигарет. А вот старичок в сером костюме сохранял невозмутимость.

– Мы поболтали о всякой ерунде типа спорта и политики, и наконец я перешел к делу. Спросил: “Где вы убили моего отца? Я хочу найти его останки и захоронить их”.

Старичок вел себя очень вежливо. Сказал, что, конечно, помнит инженера Пляку, но не помнит, где его застрелил: “Мы много где работали”. Йован пытался на него надавить, но тот беспомощно разводил руками. А под конец, словно желая подбодрить Йована, добавил: “Господин Йован, все мы жертвы этой страшной системы”.

– И вот тут мне нестерпимо захотелось дать ему в морду, – говорит Йован. – Он? Жертва? Сука, жертва чего? У меня было такое чувство, будто он влепил мне пощечину.

– И что? – допытываюсь я.

– Ничего. Все длилось секунду. Я не хочу никому мстить. Я просто хочу найти могилу отца.

И Йован пожал руку мужчине, который выстрелил его отцу в затылок, и продолжил поиски.

Место, где убили его отца, он не нашел до сих пор.

Сано научила меня готовить шапкат, кюфте, гахи — блюда из Гирокастры. Она показывала, сколько муки, сколько соли, сколько приправ добавила бы их мать. Еще она научила меня делать трахану — турецкий суп. Его Ходжа очень любил есть на завтрак, с помидорами и луком, охотнее всего в дождливые зимние дни.

При случае Сано рассказывала мне об их жизни. Как отец уехал за старшим братом за границу, а она с матерью, сестрами и братьями переехала в дом дяди. Как Энвер уехал учиться во Францию. Как он вернулся, как вступил в партизанское движение. Как приезжал иногда тайком домой. И как гордилась их мать, когда он стал лидером целой страны. Это были настоящие уроки истории Албании, только рассказанные за кухонным столом.

Иногда Сано час-другой готовила вместе со мной, потом шла в свою комнату переодеться и как ни в чем не бывало спускалась поужинать с Энвером. Даже бровью не вела, когда он налегал на приготовленную нами еду. Вроде бы пару раз он даже сказал: “Сано, как он приготовил этот шапкат? Ведь он по вкусу точь-в-точь как у нас дома!”

Руки повара Энвера Ходжи, пожелавшего сохранить анонимность

Сано молчала и не признавалась, что это она меня научила.

Зато об этом знала Неджмие и была мной довольна. Она очень заботилась об Энвере и много раз показывала мне, что ценит то, что я делаю для ее мужа. Благодаря этому я стал их любимым поваром. Я достиг своей цели: теперь я был незаменим.

В годы правления Ходжи многие не выжили, даже его премьер и ближайший друг Мехмет Шеху.

Но я выжил – благодаря своему таланту. И благодаря Энверу, который сказал, что хорошему повару нужны изобретательность и фантазия.