Штыков отвечать не спешил. Затянулся сигаретой. Тяжело вздохнул.

— Не тяни кота за хвост, — завопили самые нетерпеливые слушатели.

— А чего тут рассказывать? Вылезла она из мешка. Вокруг всё незнакомое. Роднее человека чем я она не увидела никого. Вот и вцепилась, дорогая жёнушка, мне за шею и не отпускает до сих пор! — под смех товарищей поделился своим житейским семейным опытом Валя Штыков.

— Вот-вот, Алексей, слушай умных людей, может и сам поумнеешь, — сквозь смех сказал Антон. — Он, — начал объяснять ситуацию Липовецкий, — свои «победы» над прекрасным полом увековечивает гравировкой их инициалов на коленках штанов. Под это дело их израсходовал уже не одну пару. А толку? Никакого! Только вот штаны плохо пахнут….

— Ну, шеф, изничтожил меня начисто! За что? — прикидываясь обиженным, спросил Алексей.

— Разжалобил ты меня, товарищ Лазуткин! — Сейчас разрыдаюсь! Было бы за что — так и разговор был бы другой, — ответил Антон. Вон у Штыкова Валентина только за его внешний вид сельская супруга как залепит оплеуху, так он ласточкой летит в угол. Ботинки же с рваными шнурками остаются на месте.

— Что, всамделе так здорово дерётся? — возник, как бы сам по себе, вопрос из притихшего круга офицеров.

— А как вы полагаете? — расхохотался Липовецкий. — Посмотрите на ботинки Валентина. Шнурки у него вечно рваные, — закончил он уже под дружный смех всех офицеров.

Приближался Новый год. Подводники потихоньку обжились, оттаяли и расслабились, скинув на время бремя груза постоянной напряжённости и ответственности за корабль, жизнь свою и подчинённых в боевом походе.

На берегу моряки вспомнили, что они такие же люди, как и все. Что существует, хотя и не нормированный, но всё же рабочий день со своим началом и концом. Что существуют дни рождения и масса других общих для всех праздников. Одним словом, экипаж подводной лодки стал жить жизнью приближённой к жизни нормальных людей. Правда, дни рождения в море они так же отмечали только иногда несколько своеобразно и экстравагантно.

Командир минно-торпедной боевой части Трушин В., тогда ещё капитан-лейтенант, добродушный толстячок, абсолютно безобидный и, скажем прямо, человек не из храбрецов — так себе, незаметный середнячок. Он и сам не скрывал, что мечтает выслужить на военной службе 25 календарных лет и тут же уйти на пенсию. Конечно, с такими устремлениями он был далеко не одинок. Для достижения этой цели Володя себя берёг: на службе любил со смаком поесть и больше положенного не перерабатывал; дома же не умел забить даже гвоздя ибо он у него после первого удара молотка сразу же сгибался.

— У меня соцнакопления, — показывал Трушин на свой выпирающий живот, — с ним живу дружно. До пенсии нам нужно дотянуть вместе в целости и сохранности!

В походе на боевой службе в ночное время, когда экипаж спал и уставшая подводная лодка, перебарывая дремоту медленно скользила в бездонных глубинах океана, на сменившегося с вахты Владимира нападал жор. Он заходил в кают-компанию и начинал священнодействовать. Не спеша брал распаренный батон, разрезал его вдоль на две половины. Каждую половинку намазывал маслом. Сверху масло прикрывал кусочками твёрдого сыра, на другую половину укладывал шпроты. Всё это сооружение соединял. К этому времени электрический чайник уже ободряюще пофыркивал. Володя брал большую кружку, насыпал туда растворимого кофе, добавлял туда добрую треть банки сгущённого молока, заливал кипятком, размешивал и нюхал. Удовлетворённо замурлыкав какую-нибудь песенку о Москве типа «Подмосковные вечера», медленно, смакуя, он всё это добро поглощал.

— Если я не поем, то уснуть не могу, — объяснял он своё пристрастие к еде. — Во-первых, живот бурчит, сожалея об утраченных возможностях. Во-вторых, болит голова от циркулирующей раздражающей мысли — почему не поел!

Как обычно, откусив добрый шмат батона, Володя потянулся за кружкой, когда в кают-компанию вбежал побледневший старшина команды торпедистов.

— Беда, товарищ капитан-лейтенант! Греется стеллажная электрическая торпеда! — доложил он.

— К-ка-кая? — хотел уточнить Трушин, но кусок батона стал у него поперёк горла и перекрыл дыхание. Из последних сил он пробормотал: «- Воды!».

— Да даём мы воду и торпеду охлаждаем, — доложил старшина, не уяснивший трагичность случая происшедшего уже с его начальником.

Отчаянным усилием Трушин дотянулся до чайника, обжигая горло из его носика сделал глоток кипятка и пропихнув пищу, от боли и страха завопил:

Боевая тревога! Авария со стеллажной торпедой в первом отсеке! И уже обращаясь к старшине, более осмысленно, больше для себя, чем для него проворчал: