Хаук вот не успел. Но вовремя сделал вид, что даже не собирался:
— А-а-э… Спокуха! — выдал он, к собственной радости совладав с голосом. — Прости, парень, не хотел тебя пугать.
— Кто еще испугался! — дернул носом чужак и кивнул на импровизированный склад. — Ты нас ждешь, или просто забрел? Надеюсь, там ничего не пропало?
— Ты на что намекаешь, малой? — нехорошо сощурился Хаук, крепче сжимая пальцы на рукояти одного из клинков.
— Не намекаю. Ты — вольный. И явно во что-то влип, раз нет снаряжения, а?
А ведь мальчишка прав. И форма у него имперская. Спасибо хоть действительно в драку не лез. И что теперь делать? Впрочем, мимолетная растерянность и все же задетая гордость ответили сами: ничего. Главное не подать виду, что он тут случайно. Хватит с Хаука и будущих насмешек Джея.
— Влип, говоришь? Бред. Далось мне ваше снаряжение на таком халявном маршруте! Бывай, малыш. Смотри, не напорись на кладку.
Не дожидаясь, пока оскорбленный в лучших чувствах имперский ответит, Хаук сунул руки в карманы и неспешно ушел в один из тоннелей. Выбрал, кажется, правильно. Оставалось только надеяться, что больше он с этим импом не встретится. Хаук скорее сдохнет, чем спросит у мальчишки маршрут. Сколько тому? Пятнадцать? Шестнадцать? Еще чего не хватало, показывать всяким, что он первый раз в этой дыре и действительно без понятия, что делает и куда идет.
Хаук сильнее сжал кулаки и ускорил шаг. Плевать, сколько раз Джей скажет, что не в возрасте дело: эта разница чувствовалась слишком остро. Если подумать, Джею сейчас сколько? И почему он тогда не ответил? Уж не потому ли, что понимал: разница или её отсутствие Хаука не обрадуют. Редкая седина в волосах вряд ли след возраста — это тень пережитого, как и лишние морщины, и временами слишком тяжелый взгляд. Сколько лет прибавят человеку такие потери? Насколько можно постареть всего за один день в Пустоши? Вот и выходило, что учитель-то не так уж и старше ученика. И если Джею сейчас около тридцати, то пять лет назад, примерно в возрасте Хаука, он уже давно был лидером. Вел за собой отряд, носил погоны Командующего. Вошел в историю, как один из сильнейших.
А если Джей еще младше?
В те минуты, когда Хаук осознавал разницу каждого из прожитых дней, его захватывал целый поток странных, необъяснимых чувств. И все они сливались в одно: надо стать сильнее, стараться больше, двигаться вперед быстрее. Пока Хаук валялся в своем гамаке и жрал бутерброды, Джей тренировался, боролся за жизнь — свою и чужую, — становился тем, кто он есть. И в этом же сравнении Хаук видел цену времени. Цену каждой сожженной в безделье минуты. Плевать, насколько Джей гениален, его высота все равно достигнута потом и кровью.
Нет, Хаук не жалел о том, как он жил до этого. Но теперь своими глазами видел, что мог достичь большего. В десятки, а может, и в сотни раз большего.
Если верить криво накарябанной карте — верный путь через крайний справа тоннель. Но Хаук медлил. Мысли сжались в испуганный комок и дезертировали прочь. Шкурное чутье твердило: туда нельзя. Не то чтобы Хаук был слишком мнителен, но даже сама мысль о шаге в тот заполненный цветными пятнами проход сбегала по спине мелкими мурашками страха.
Ужаса.
Необъяснимого, но знакомого: то же самое Хаук испытывал на высоте, когда точно знал — опора подведет. Надо выбрать другую. Но чтобы так, на земле? Без бездны за спиной, даже спустя года заставляющей быть серьезней? Чертовщина. Опять ведет от одиночества, подземелья и темноты. Бабай когда-то рассказывал, что человеку хуже всего, когда теснота сводит с ума. И справиться с этим сложно.
Бабай был как всегда прав.
Но выбираться из подземки надо, а в направлении Хаук был, пожалуй, уверен.
И он справится. Обязан. Если покажет себя трусом — сведет на нет те крохи уважения Джея, которых уже успел добиться. Нужно просто сделать точно так же, как с очками и проклятым тепловым зрением. Как ушла тошнота — так уйдет и этот необъяснимый страх. Еще парочка шагов.
Вот сейчас.
Хаук в очередной раз свернул, чувствуя, как сердце снова бьется где-то у горла, и чудом заставил себя замереть. О, теперь он готов был благодарить Джея за ту тупую «проверку нервов»! Вот только многоножка в этот раз уж слишком отличалась от своих мелких собратьев.