— Ей-богу, если вас послушать, то скоро ноги откажутся мне служить. Еще хорошо, что воздух здесь крепкий и лес в себя все всасывает, из трех стопок цуйки лишь одну тебе оставляет, а две у самого рта отбирает.

Глаза его делаются совсем маленькими и поблескивают, как две черные бусинки. Жан чувствует, что мы слушаем его с удовольствием, и это вдохновляет его. Я еще не встречал крестьянина с более светлой головой. Жану приходилось так много сталкиваться с людьми, столько он пережил на своем веку и в памяти его скопилось столько ценных наблюдений, что у этого неграмотного человека постепенно создалась своя философия, свой образ мышления, и он старался по-своему осмыслить своеобразную тайну жизни.

— Хм… Чтобы я поел цыпленка… Ведь нынче пятница! Ну, да в дороге не постятся. Вот я хорошенько прополощу себе рот винцом, и нет в этом никакого греха. Только бы не узнала жена, а не то завопит, что от этого у нее корова сдохнет. Вот еще, вздор! Чтобы скотина пала от того, что я съем цыплячью ножку. Вот чертовы попы! Ишь чего выдумали! Мы — постись, а курочек подавай им!

Когда я был монахом в Гэван, — я ведь из страха перед солдатчиной пошел в монахи, — то один раз увидел, как святой отец Иойль свежует барана на монастырских задворках. Его преосвященство стянул этого барана ночью и спешил с ним разделаться. Я и говорю: «Разве это не грех, святой отец? Ведь нынче страстная неделя». — «Ничего, — отвечает он. — Не то оскверняет человека, что входит в уста, а то, что исходит из уст».

Сказать вам по правде, столько мерзостей я там, в монастыре, насмотрелся, что жутко мне стало. Попади в шайку разбойников — и то не увидишь и не услышишь такой страсти… Терпел я, терпел, да и говорю себе: «Уж лучше солдатчина, а там будь что будет». И вот один раз, когда все сидели за трапезой, взобрался я на забор, спустился по столбу, прижался к нему головой, вот и осталась там моя камилавка, торчит на его верхушке, точно горшок. «Не я тебя одел, — говорю, — не я тебя и сниму, оставайся здесь, жди, пока я приду и возьму тебя», — а сам и был таков. В казарме у меня живо пошли дела на лад. Был я послушен, держал себя аккуратно: бывало, сапожки так начистишь, что хоть усы перед ними закручивай. Вот только с букварем — и кто к черту его выдумал! — дело у меня не клеилось… До буквы «б» выучил с грехом пополам, а дальше ни в зуб толкнуть! Ставили меня на коленки на щебень. Да хоть бы и на огонь поставили, — толку бы не было! Закручинился я и думаю: «Видно, они хотят из меня попа сделать».

Летом я шибко стосковался по горам и удрал из казармы прямиком через кукурузу. Как попадется мне на пути какой-нибудь горожанин, мне так и кажется, что он за мной погонится. Я и побегу во весь дух — так, что и пуля не догонит.

Дома брат спросил меня: «А где же твой отпускной билет?» А я-то взял отпуск… у вещевого мешка. Ну, брат и втолковал мне, что надо вернуться в казарму. Спасибо ему, а то стал бы я разбойником, может, копал бы сейчас соль на каторге и не рассказывал вам небылицы. Вот как может повернуться судьба человека!

На ночлег мы остановились в Жития. Желая доставить нам удовольствие, господин Кирку пригласил к столу Жана. Жан разгладил усы тыльной стороной руки, уселся, усмехаясь, и расправил на груди салфетку.

— Мужик за столом с господами! Ей-богу, знал бы я грамоту, стал бы тоже каким-нибудь чиновником!

А все-таки хорошо, что я не ученый, а то быть бы мне старостой и угодил бы я в тюрьму. Да ведь не всем же быть богатыми. Нужно и бурьяну расти. Мне думается, что вначале на земле была одна дикая чаща, а потом стали люди деревья отбирать да черенками рассаживать; вот и появились на свет садовая яблоня и черешня, и абрикос, и какая ни на есть благодать; и все из этих дичков. Так, думаю, было и со скотиной и с человеком. Вы вот весь свет изъездили, и на мягком все спите; летом пьете холодное вино, что остудили на льду, а зимой кушаете виноград, выращенный под стеклом. Заболит у вас мизинец — пять докторов скачут к вам, чтобы содрать с вас денежки. Ваши жены отдают детишек кормилицам, а сами едут на воды отдыхать. Они стыдятся растить младенцев, а вот моя жена держит у груди двух близнецов и гордится ими, как попадья!

Вы небось теперь думаете: чего только не наплел этот грубиян… Ну, скажите положа руку на сердце, — ведь вы много стран видели, — ведь правда, наша земля самая лучшая на свете и наша страна самая прекрасная?.. Каких только нет у нас богатств!

Поэтому-то столько народов и хотели забрать нашу землю, да только мы не дались им!

Горные соколы — вот мы каковы! Взять, к примеру, меня, — есть ли у меня мамалыга, нет ли, я налоги уплачу. Затяну потуже ремешки на постолах и, если понадобится, брошусь в огонь с открытой грудью. Ну, а вы-то, господа, пожалуй, поостережетесь. Уж больно у вас нежная кожа, живется вам легко.

Что и говорить, все мы люди, а только тяжесть вся на мне. Вы вот в горы приехали к нам на прогулку, побудете денька два, понаберетесь от нас блох и, кто знает, куда, в какую страну поедете отсюда, чтобы время убить, скуку разогнать.

А я… в лесной чаще вырос, в лесной чаще и умру!