Причем, ради справедливости, надо сказать, что ошибки Эйзенштейна в фильме «Старое и новое» шли не от нарочитого намерения исказить образ русского человека, а от непонимания им своего народа и окружающей действительности. В этом была его трагедия как художника.

Приступая к постановке «Октября», следующей своей работе после «Стачки», Эйзенштейн как большой художник, наверно, прекрасно понимал, что ему надлежит показать мировое значение Октябрьской революции и прежде всего показать в исторической правде народ, который самоотверженно свершил эту революцию.

На деле же, запутавшись в собственных теориях, он сделал фильм, похожий на конгломерат каких-то необыкновенных ракурсов, необычайных типажей и приемов монтажа. Через мир вещей Зимнего дворца (а не через человека), посредством ассоциативного монтажа, впервые примененного им еще в «Стачке», он попытался выразить значение революции, ее пафос и героику. В результате фильм, как музей, был перегружен ничего не говорящими зрителю вещами, а для революции и ее людей в нем не оказалось места, что, естественно, опять привело С. М. Эйзенштейна, несмотря на его добрые намерения, к полной неудаче.

Почти то же самое можно было наблюдать в фильме «Иван Грозный». Образ великого государя, собирателя и основоположника русского государства, предшественника Петра Великого, насквозь лжив, патологичен и оскорбителен для каждого русского, кто хоть в какой-то мере знает историю России. Эпоха XVI века извращена и в народе, и в архитектуре, и во всех своих деталях. Национального духа – никакого. Впечатление такое, что действие происходит где-то в Испании или Византии, но никак не на Руси…

Так иногда художник, в угоду своему «я», подчиняет и искажает материал, над которым он работает. С. М. Эйзенштейн любил и признавал больше всего себя в своем творчестве, а для большого советского художника, каким он был, этого оказалось недостаточно.

Ни сногсшибательный типаж, ни изощренная композиция кадра, ни ассоциативный монтаж не смогли сами по себе сделать последующие после «Потемкина» фильмы С. М. Эйзенштейна близкими и понятными народу. Нужен еще был Человек – образ, характер, а главное, нужно было душевное, сердечное и гражданственное (а не умозрительное) понимание исторического прошлого и современной действительности, чего у автора великого «Потемкина», к сожалению, не было…

Отказавшись от постановки «Мертвых душ», я немало потратил времени и энергии на поиски сценария. Хотел сделать фильм о строителях Московского метро. Вел переговоры с Евгением Габриловичем (его я хорошо знал по совместной работе в театре Мейерхольда), с другими сценаристами и писателями. Но все почему-то не получалось, не выходило, было малоинтересно, а самое главное – не отвечало тем творческим устремлениям, которые возникли у меня под влиянием «Чапаева» и «Встречного».

Я мечтал о таком сценарии, который, как и эти замечательные фильмы, мог бы ответить на чувства и мысли, какими тогда жили советские люди. Но подобного сценария, к сожалению, не было…

Шло время. Нужно было работать. И обязательно над современной темой. Мое внимание привлекло либретто К. Виноградской «Анка». Оно было написано для Михаила Ромма и уже год с лишним лежало на студии без движения. Ромм и ряд других режиссеров от него отказались.