(“Гусли”, 9)

“Прервётся ль жизнь моя Для вечных дней Хочу и в небе я Любить сильней

И знаю, буду там Где нет теней, Где вечный Бога храм, Любить сильней.”

(“Гусли”, 279)

Стремление к небесной родине от несовершенного земного бытия составляло возвышенную мечту человека во все времена, питало его романтическое чувство:

“К неземной стране

Путь указан мне;

И меня влечет

Что-то всё вперёд...

В черной мгле сокрыт Путь суровый мой, Но вдали блестит Огонёк живой.

Огонёк горит, И, хоть вихрь шумит, Но меня: влечёт Что-то всё вперёд.”

(“Гусли”, 325) "

. В противоположность многим светским поэтам, у Проханова в сердце живёт не туманная мечта о неведомых небесах, но светлая, ясная уверенность относительно мира грядущего. Она побуждает его ставить каждому ближнему серьёзный неотложный вопрос;

“Где будешь вечность проводить?...

Уж многие к Христу пришли, Оставили греху служить И рай небес в удел нашли;

Где будешь вечность проводить?” (“Песни Христианина”, 5)

* * *

В последний раз Марцинковский виделся с Прохановым летом 1935 года, месяца за полтора до его кончины.

“Мы беседовали в горах Гарца, в Вернигороде, — пишет он, — потом в Берлине. Вместе служили словом рус-ким и немецким слушателям. Иван Степанович страдал от серьёзных недомоганий в переутомлённом организме, и, считаясь с возможностью скорой смерти, обсуждал со мной перспективы продолжения дела его жизни после того, как его не станет. Стоя у решётки сада в Шарлоттенбурге перед началом очередного собрания в зале на Грюнштрассе, мы беседовали о будущем евангельского движения”.

Марцинковский возражал против чрезмерной организационной работы, которой Проханов загрузил себя, напоминая, что и переутомление его вызывается бесконечной перепиской и личным участием в работе множества общин; кроме того, его возражение вызвала и перспектива централизации.