В правление Хулио Сесара Турбая, 27 февраля 1980 года шестнадцать бойцов отборного подразделения повстанцев захватили посольство Доминиканской республики и в течение шестидесяти одного дня удерживали в заложниках почти весь дипломатический корпус, аккредитованный в Колумбии. В том числе послов США, Израиля и Ватикана. Геррильерос требовали пятьдесят миллионов долларов выкупа и освобождения трехсот одиннадцати партизан, томившихся в тюрьме. Президент Турбай отказался вступать в переговоры, однако 28 апреля заложников внезапно выпустили безо всяких условий, а похитители покинули страну при поддержке кубинского правительства, о которой просило правительство Колумбии. В частных беседах похитители уверяли, что выкуп они все-таки получили: еврейская диаспора в Колумбии собрала для них среди соплеменников по всему миру пять миллионов долларов.

6 ноября 1985 года отряд М-19 захватил здание Верховного суда в разгар рабочего дня, когда там было полно народу. Повстанцы потребовали осудить президента Белисарио Бетанкура за невыполнение обещания установить мир в стране. Президент от переговоров отказался, и армия через десять часов кровопролитных боев освободила здание от террористов; в ходе операции неустановленное число людей пропало без вести, а девяносто пять гражданских лиц погибло, среди них – девять членов Верховного суда и его председатель Альфонсо Рейес Эчандиа.

Ну а президент Вирхилио Барко уже под конец своего правления не сумел вызволить из рук похитителей Альваро Диего Монтойю, сына главы президентской канцелярии. Спустя семь месяцев гнев Пабло Эскобара обрушился на преемника Барко, Сесара Гавирию, который, едва заступив на пост, столкнулся с проблемой взятия в заложники десяти известных колумбийцев.

Однако в первые пять месяцев своего президентства Гавирия все-таки добился, чтобы политические вихри в Колумбии несколько поутихли. До поры до времени буря не разразилась. Он сумел достичь политических договоренностей и созвать Конституционную Ассамблею, которую Верховный суд наделил полномочиями, достаточными для решения любых проблем. В том числе и самых острых – проблемы экстрадиции колумбийских граждан и амнистии. Но главный вопрос как для правительства, так и для наркомафии с повстанцами состоял в том, что пока в стране нет эффективной системы правосудия, невозможно выработать мирную политику, которая бы позволила отделить овец от козлищ: привлечь добропорядочных граждан на сторону государства, а преступников всех мастей поставить вне закона. В те дни вообще все обстояло сложно. Особенно тяжело было получить объективную информацию и воспитывать детей, учить их различать добро и зло.

Правительство, несмотря на свои значительные политические успехи, не пользовалось доверием граждан, которые были недовольны низким профессионализмом служб безопасности, а мировая пресса и международные правозащитные организации подливали масла в огонь. Эскобар же, напротив, снискал такое доверие масс, которое партизанам не снилось даже в самые лучшие для них времена. Люди охотнее верили вранью Невыдаванцев, нежели правде, которую говорило правительство.

14 декабря был издан указ 3030, который представлял собой модифицированный вариант указа 2047 и аннулировал все предыдущие распоряжения. Среди прочих новшеств в указе предусматривалось юридическое поглощение вины. Это означало, что когда человека судят за несколько преступлений, будь то в рамках одного судебного процесса или нескольких, сроки приговора не суммируются, а выбирается наибольший. Еще в указе устанавливалась процедура и определялись сроки предоставления улик из-за границы. Но два главных препятствия для явки с повинной устранены не были: условия отказа от экстрадиции по-прежнему оставались неопределенными, а правительство по-прежнему настаивало на том, что для преступлений, попадающих под амнистию, должен существовать некий крайний срок. Вернее сказать, добровольная сдача правосудию и признание вины указывались как совершенно необходимое условие для неприменения экстрадиции и уменьшения срока приговора, однако это касалось лишь тех преступлений, которые были совершены до 5 сентября 1990 года. Пабло Эскобар выразил свое отношение к указу в разгневанном письме. Его резкая реакция объяснялась, помимо всего прочего, обстоятельством, о котором он предпочитал не распространяться публично: дело в том, что ускорение обмена уликами с США упрощало экстрадицию.

Но больше всех был поражен Альберто Вильямисар. Ежедневно общаясь с Рафаэлем Пардо, он рассчитывал, что правительство пойдет на компромисс. Однако указ оказался еще жестче прежнего. Альберто был не одинок в своем мнении. Недовольство было всеобщим, и буквально со дня появления второго указа в правительстве начали разрабатывать третий.

Ужесточение требований указа 3030 объяснялось легко: радикальное крыло в правительстве восприняло примирительные заявления Невыдаванцев и освобождение безо всяких предварительных условий четверых журналистов как признак слабости наркомафии. Политики убедили президента, что Эскобар загнан в угол. На самом же деле он был силен как никогда, поскольку остававшиеся в его руках заложники были мощнейшим средством давления на общество, а Конституционная Ассамблея вполне могла отменить экстрадицию и объявить амнистию.

А вот братья Очоа рассуждали иначе и быстро согласились явиться с повинной. Это было расценено как раскол в верхушке картеля, хотя вообще-то переговоры начались еще в сентябре, когда вышел первый указ. Именно тогда известный антьокский сенатор попросил Рафаэля Пардо принять одного человека, имя которого заранее не называлось. Этим человеком оказалась Марта Ньевес Очоа; ее отважный шаг положил начало переговорам о том, чтобы три ее брата по очереди, с интервалом в месяц сдались властям. Так оно и получилось. Фабио-младший сдался 18 декабря, Хорхе Луис – 15 января, когда никто этого не ожидал, а 16 февраля подошел черед Хуана Давида. Спустя пять лет американские журналисты спросили Хорхе Луиса в тюрьме, зачем он сдался, и он ответил вполне определенно: «Чтобы спасти свою шкуру». Хорхе Луис не скрывал, что они сделали это под нажимом родственниц, которые не могли обрести покоя, пока три брата не оказались в тюрьме Итагуа, расположенной в промышленном районе Медельина: в камерах, напоминавших блиндажи, их жизнь была в безопасности. Предприняв такой шаг, семейство Очоа выразило свое доверие правительству, которое в тот момент еще вполне могло выдать преступников в США, где их ждало пожизненное заключение.

Донья Нидия Кинтеро всегда доверяла своим предчувствиям и сразу поняла, насколько важно то, что братья Очоа решили подчиниться властям. Буквально через три дня после сдачи Фабио она поехала к нему вместе со своей дочерью Марией Викторией и внучкой Марией Каролиной, дочкой Дианы. В дом, где они остановились, пришли, как предписывалось местными традициями гостеприимства, пятеро членов семейства Очоа: мать братьев Марта Ньевес, их сестра и два молодых человека. Очоа отвезли гостей в тюрьму Итагуи, она находилась за высоким забором в конце улочки, поднимавшейся по склону горы и уже украшенной к Рождеству разноцветными бумажными гирляндами.

В камере их поджидал не только Фабио-младший, но и отец, дон Фабио Очоа, патриарх семейства, весивший сто пятьдесят килограммов. Чертами лица он даже в семьдесят лет напоминал ребенка. Дон Фабио разводил породистых колумбийских скакунов и был духовным наставником обширного семейства, мужчины которого отличались бесстрашием, а женщины – большой силой воли и железной хваткой. Старик любил председательствовать на семейных собраниях, восседая в кресле, похожем на трон, в своем вечном сомбреро, и торжественно руководя происходящим. Неспешная тягучая речь и народная мудрость, заключавшаяся в словах дона Фабио, прекрасно дополняли этот колоритный образ. Сидевший рядом сын, обычно живой и болтливый, не смел вставить ни слова, пока говорил отец.

Прежде всего дон Фабио похвалил Нидию за смелость и за то, что она готова горы свернуть, спасая Диану. Что же касается помощи в переговорах с Пабло Эскобаром, ответ был мастерски уклончив: он с огромным удовольствием сделает все, от него зависящее, однако вряд ли из этого выйдет что-либо путное. Под конец встречи Фабио-младший попросил Нидию объяснить президенту, как важно продлить срок сдачи властям. Она сказала, что будет лучше, если они сами обратятся в компетентные органы. Таким образом, Нидия дала понять, что не намерена выполнять роль связного. Фабио-младший это понял и на прощание, желая ее ободрить, вспомнил афоризм:

– Пока живу – надеюсь.

Когда Нидия вернулась в Боготу, Асусена передала ей письмо от Дианы, в котором та просила встретить Рождество с ее детьми. А Эро Бусс вызвал Нидию по телефону в Картахену, чтобы поговорить с глазу на глаз. Увидев, что немец после трех месяцев заточения находится в хорошем физическом и моральном состоянии, Нидия, переживавшая за здоровье дочери, немного успокоилась. Эро Бусс, правда, виделся с Дианой только в первую неделю после похищения, однако охранники и обслуга постоянно обменивались новостями, поэтому кое-что доходило и до заложников. Он знал, что здоровье Дианы в порядке. Единственной серьезной опасностью, которую никак не удавалось устранить, было силовое освобождение заложников.

– Вы не представляет, каково жить под дамокловым мечом, понимая, что тебя в любой момент могут убить, – сказал Эро Бусс. – И не только потому, что вдруг «придет закон», как говорят эти ребята, а потому что они перепуганы донельзя и любой шум могут принять за попытку штурма.

Он посоветовал Нидии любой ценой помешать силовому захвату и добиться поправки к указу, изменяющей сроки сдачи.

Вернувшись в Боготу, Нидия в тот же день поделилась своими тревогами с министром юстиции. А еще она пришла вместе с сыном, депутатом парламента Хулио Сесаром Турбаем Кинтеро, к министру обороны генералу Оскару Ботеро и слезно молила его от имени всех заложников воздержаться от силового захвата, а действовать только через секретные службы. Нидия все явственнее предчувствовала надвигающуюся трагедию, и ее силы были на исходе. У нее начало болеть сердце, она то и дело плакала. Громадным усилием воли Нидия пыталась взять себя в руки, однако плохие известия вновь и вновь выбивали ее из колеи. По радио передали, что Невыдаванцы грозятся привезти и бросить перед президентским дворцом тела убитых заложников, если сроки сдачи властям, определенные во втором указе, не будут изменены. Нидия в смертельном отчаянии позвонила президенту республики. Тот как раз проводил Совет безопасности, поэтому к телефону подошел Рафаэль Пардо.

– Молю вас, спросите президента и членов Совета безопасности, чего они добиваются! Неужели для изменения указа действительно нужно, чтобы им подбросили под дверь мешки с трупами заложников?!

В состоянии такой же экзальтации Нидия была и спустя несколько часов, когда ей наконец удалось лично попросить президента об изменении срока, определенного указом. До него уже дошли слухи, что Нидия жалуется на его равнодушие к чужой боли, и он постарался проявить больше терпения, более четко выразить свою позицию. Гавирия объяснил, что указ 3030 только-только принят и он не может его сразу поменять, нужно время, чтобы посмотреть, как он будет действовать. Но Нидия сочла, что президент просто себя оправдывает, на самом деле он упустил время, не принял должных мер.

– Изменить сроки нужно не только для сохранения жизни заложников, – возразила Нидия, устав от словоблудия. – Это единственное, чего не хватает террористам для явки с повинной. Измените срок, и они вернут Диану.