Того передернуло.

– Такие вещи не спрашивают! – отрезал он, но тут же поправился: – Я же сказал, ее переводят в другое место. Честное слово!

Маруха всеми силами пыталась помешать, чтобы Марину увели. Поскольку никого из начальства не было – факт сам по себе неслыханный при принятии столь важных решений! – она попросила связать ее с кем-нибудь по телефону. Но тут вошел второй охранник и безо всяких объяснений выключил из сети радио и телевизор. Экран погас, а вместе с ним в комнате погасли и последние проблески радости. Маруха умоляла дать им хотя бы досмотреть программу; Беатрис возмущалась, но все было тщетно. Радио и телевизор унесли, а Марине велели передать, что придут за ней через пять минут. Оставшись вдвоем, Маруха и Беатрис не знали, что и думать, кому верить, как этот неожиданный поворот событий отразится на их собственных судьбах…

Марина отсутствовала гораздо дольше пяти минут. Когда она вернулась, на ней был розовый спортивный костюм, коричневые мужские носки и туфли, в которых ее похитили. Костюм был чистый, свежевыглаженный. На туфлях от сырости выступила плесень, и они хлюпали на ногах, потому что ноги Марины за четыре месяца страданий уменьшились на два размера. Бледное лицо покрылось холодной испариной, но у бедняжки еще оставалась крупица надежды.

– Кто знает? Может, меня выпустят? – прошептала она.

Маруха и Беатрис, не сговариваясь, решили, что какой бы ни была Маринина судьба, из христианского милосердия ей не нужно говорить правды.

– Конечно, выпустят! – подтвердила Беатрис.

– Да-да! – кивнула Маруха и впервые за время заключения ослепительно улыбнулась. – Это чудесно!

Марина отреагировала неожиданно: то ли в шутку, то ли всерьез спросила, что передать родным. Маруха и Беатрис старались, как могли, на ходу сочиняя устные послания домашним. Марина, посмеиваясь, попросила у Беатрис мужской лосьон, новогодний подарок Золотушного. Беатрис подала ей флакон, и Марина изящным движением нанесла капельку духов за ушами, потом на ощупь, без зеркала, поправила роскошные волосы цвета талого снега и, похоже, приготовилась почувствовать себя свободной и счастливой.

На самом деле она была близка к обмороку. Попросив у Марухи сигарету, Марина присела на краешек кровати и затянулась, ожидая, пока за ней придут. Она курила медленно, делая глубокие, тоскливые затяжки, и миллиметр за миллиметром обводила взглядом каморку, где к ней ни на мгновение не проявили жалости и даже не дали достойно умереть в своей постели.

Чтобы не расплакаться, Беатрис на полном серьезе повторила, что передать ее родным:

– Если доведется увидеть моего мужа и детей, пожалуйста, скажите им, что у меня все хорошо и что я их очень люблю.

Но Марина уже не принадлежала этому миру.

– Не проси меня об этом, – сказала она, не глядя на Беатрис. – Я знаю, что у меня не будет такой возможности.

Маруха протянула ей стакан воды и две таблетки снотворного, которых хватило бы, чтобы проспать три дня. Но у Марины так дрожали руки, что она не могла поднести стакан ко рту, и Марухе пришлось ее напоить самой. В этот момент ей удалось заглянуть в глубину лучистых Марининых глаз и понять, что Марина нисколько не обманывается на свой счет. Она прекрасно осознавала свою роль и свой вес в этой игре, знала, куда ее уводят, и подыгрывала своим последним в жизни подругам из ответного сострадания.

Марине принесли новый капюшон из розовой шерсти, в тон спортивному костюму. Перед тем как его надели, она на прощание обняла и поцеловала Маруху. Та перекрестила Марину и прошептала:

– Мужайся.

Потом Марина обняла и поцеловала Беатрис, сказав:

– Да благословит тебя Господь!

Беатрис, до конца стараясь поддержать в ней иллюзию освобождения, ответила: