– Ну, спасибо.

– А тебе – начхать?

– Да.

– Ненавижу тебя! Козёл! – она сунула ему кулак в рёбра. – Давай, показывай, пока не обиделась на тебя совсем!

А потом отстранилась, выпрямилась, прищурившись от своей догадки, глядя на Михаила подозрительно:

– А ведь ты врёшь! Если бы тебе было параллельно, не спрашивал бы, сколько половых связей.

– Вру.

– Нечестно! Мне врать нельзя, а ты – врёшь! – она даже задохнулась от возмущения, встала на пол.

– А я тебе обещал равноправие? – равнодушно пожал плечами егерь. – Нет. У нас есть муж, а есть – жена. Я тебе могу дать только своё сердце. Моё тело, мои руки, мой разум и душа – принадлежат не мне. Как и моя жизнь. Ни о какой честности речи не было. И вообще, старлей, старшим по званию не перечат!

– Речи вообще ни о чём не было. Как дикарь какой – пришёл, увидел, поимел. Теперь ещё званием своим тыкает. В суд на тебя подам! За принуждение к сожительству с использованием служебного положения! – она вроде и ругалась на него, но ходила голая по комнате, разбирая имеющийся после обыска бардак.

– Плевать, если я заболею, я сам себе поставить банки сумею, – пропел Миша. То, что он – молчун, не значит, что петь не умеет. Умеет. Любит песни, музыка всегда сопровождает его. Он всегда напевает про себя, молча, в голове. И только в исключительных случаях – вслух.

– Что? – обернулась Маша.

– Лишь бы ты ходила голая рядом, – пропел Миша.

– Ой! – Маша схватила халат, прикрылась. Миша засмеялся, Маша – подхватила, тоже залилась смехом, очаровательным – для Миши.

– Я тебя совсем не стесняюсь. Я даже когда одна, всегда одета. А с тобой я не я.

– Всё изменится, валькирия моя! Не могу обещать, что к лучшему, но скучно не будет. Оставь ты это! Скоро Лидия Михайловна придёт и разберёт. Иди сюда.

– Лидия Михайловна? – спросила Маша, прижимаясь к Мише.

– Горничная. А ты думаешь, что этот ангар, по ошибке называемый квартирой, мать убирает?

– Думала – да. Или ты.

– Я тут несколько лет не был. Отец – тоже налётами. Пару раз в год. Мать – только когда отец должен прилететь.