Василий Иванович сверился с часами. Конечно, такой человек обязательно пунктуален.

— Если хочешь и есть время, расскажу. Но я гостей жду, так что долго болтать не могу.

— Годится, — кивнула я. Поздним вечером я по Питеру еще не гуляла. Надеюсь, что город безопасный, все-таки много туристов, но проверять не хочется. А стрелки часов тем временем уже неумолимо приближались к девяти.

Он повел меня коридором к другой лестнице — там никаких изысков, обычный лестничный пролет любого стандартного подъезда — и остановился перед единственной дверью на третьем этаже. Квартира оказалась тоже стандартной, без выкрутасов и очень походила на своего владельца: все здесь было по своим местам, никаких капризов, никакой лени наподобие «Посуду я завтра помою» или «Расставлю по полкам потом». Мне кажется, когда бралась со стеллажа книга и не дочитывалась, она также возвращалась на полку с закладкой внутри.

В гостиной стоял разложенный стол со старомодной тканевой скатертью, на ней покоился знакомый мне торт, а также две тарелки с вилками и сырно-колбасные нарезки. Что предполагалось класть в эти тарелки, я не знаю, наверно, основное блюдо еще запекается в духовке или тушится в сотейнике.

— Итак, — поторопила я, потому что он начал медленно раскладывать салфетки под тарелки, вместо того чтобы начать рассказ, — по вашим словам, Юлиан снимает квартиру у собственных родственников.

Василий кивнул.

— Квартира принадлежит политику Щербинину, в этом году баллотируется в мэры. Поддержка у него так себе, скорее, для количества кандидатов, но тем не менее человек в городе не последний. Раньше ему принадлежал металлургический завод, потом он его продал, кажись, своему родственнику. Квартира официально вроде тоже не на нем записана, на жену или любовницу, а может, тещу — не знаю, но им не положено, сама понимаешь, они же все типа честные! — Василий Иванович фыркнул, а я со знанием дела кивнула. Хотя не только чтобы подмазаться. Я хоть и молода, все равно примерно понимаю, как это работает. — Ну так вот, Юлиан этот в хороших отношениях с матерью Щербинина, она сестра его бабушки. Бабушка его родная вроде умерла, а ее родным внукам на бабку наплевать, ну вот они и играют в дочки-матери, ну то есть в бабушки-внуки. — Я хмыкнула. — Юлиан выходит кто Щербинину? Племянник?

— Что-то вроде двоюродного племянника.

— Ну да. А семья их так себе. Я человек простой, рабочий, на металлургическом, кстати, том самом проработал почти двадцать лет. И когда они выкобениваются своим знатным происхождением, ну сразу понятно, что для города делать ничего не будут! Светские, блин, люди. Высший свет… блин. — Было видно, что Василий еле сдерживался, чтобы не матюгнуться. Наверно, постоянно напоминал себе мысленно, что рядом находится малознакомая девушка. Я же толком не понимала, что плохого в том, чтобы быть светским человеком. Ну, допустим, вместо завода он построит театр. Или выделит деньги на ремонт старого. Чем это хуже? Учитывая, что у нас в стране вечно производят что-то, что или работает хуже условного немецкого, или вовсе не работает — ничем. — Вот и остальные там такие же, можешь не сомневаться, — продолжал мужчина, недолюбливающий аристократию. — Старушку я эту тоже видел, ходит вся в украшениях и норке, пройдешь мимо — не посмотрит даже или одарит таким взглядом, сразу грязью себя почувствуешь. Парень этот попроще вроде, но с таким влиянием… — Он пожал плечами, мол, чего можно ожидать, он явно стал таким же.

— А что с его семьей? — неожиданно заинтересовалась я. — Бабушка, вы сказали, умерла. А родители?

— Мать вроде тоже померла, отец не знаю, не слышал. Мать у него, говорят, красивая была, но я ее ни разу не видел. Щербинин тут жил до политической карьеры, по праздникам собирались они всей семьей, Юлиан маленький с родителями приходил. Так что жильцы, кто постарше, знают.

Тут мне пришла в голову одна мысль. А что, если…

— Вы сказали, что Щербинин кичится своим знатным происхождением. А к какому знатному роду он относит себя?

— Ой, деточка, не знаю, мне неинтересно, я этими Долгоруковыми не интересуюсь. — Ясно. Мог бы не говорить. С одной стороны, у таких людей весьма узкий кругозор и насладиться общением, как, к примеру, с Юлианом и ему подобными, не удастся, но с другой, такие умеют работать руками. Вот Василий бы точно не сломал картину, и она бы сейчас так и висела на стене, а не валялась на тумбе в прихожей, причем висела бы ровно… — Но если тебе интересно, — добавил он, — в листовках этих с предвыборной агитацией указано все. Род как-то связан с нашим городом.

Да ну? Учитывая, что Петербург был столицей, очень многие знатные роды связаны с ним.

Я вздохнула и, поблагодарив его за беседу, отправилась на выход. Что и говорить, на пороге столкнулась с Людмилой Григорьевной. Сегодня какой-то день столкновения в дверях! Она одарила меня сперва удивленным, а после ненавидящим взором, а своего кавалера — негодующим, требующим сиюминутных объяснений, но я не стала их ждать, пусть разбирается со своей ревнивой дамочкой сам. У меня куча дел.

Искать листовки нет никакого смысла, когда у тебя имеется интернет. Василий, как совершенно несовременный человек, даже не додумался мне посоветовать искать информацию именно там, хорошо, что я догадалась сама. Под слишком горячий и недостаточно сладкий кофе я установила, что Щербинин относился (или сам себя относил) к древнему роду графов Зубовых, что меня совершенно не удивило. Вот она — еще одна ниточка, связывающая дом с Ротондой и имение «Отрада», где мы с Алексеем нашли Светкины вещи.

Я еще раз взяла Светкины листы в руки. Где там это было… Ага, вот. Усадьба выставлена на продажу. У Светки есть фамилия прошлого владельца, некто Махмудов. Видимо, она воспользовалась сайтом Росреестра. Хотя вроде бы, не зная кадастрового номера, выяснить информацию о владельце нельзя. Возможно, она просто отправляла официальный запрос от редакции.

Я нашла телефон приемной Щербинина, но звонить в половине одиннадцатого вечера — довольно глупая затея, придется отложить на завтра. Я хотела уже выключать свет и укладываться спать, но заметила что-то в нижней стороне листа, где Светка писала о владельце усадьбы. Ее текст занимал примерно половину или даже первую треть, оставшееся пространство было пустым. Так как это последний лист в стопке, я не придавала этому значения, но сейчас читала с яркой лампой и заметила какой-то синеватый след. Возможно, от чернил. Рядом были чуть блестящие потертости, словно от ластика. Или пролила что-то? В любом случае, если тут были заметки карандашом, я их уже не восстановлю. Или нужно будет изучать при дневном свете. А сейчас, как тщательно ни всматривайся, все равно не разберешь, что тут было.