Воплотить мысли и чаяния целого поколения, встать на защиту своего времени могут только крупные творцы. Творчество – это мир, пропущенный через человека.
Только будучи самим собой, развивая свои способности, чувства, подвергая себя постоянной проверке временем, самосовершенствуясь, можно говорить о мессианском значении искусства.
Мне трудно найти слова, чтобы лучше рассказать о двойственности актерского существования. О переплетении времени: я – образ, и я – человек, творящий этот образ. И не в застывшей постоянной пропорции, а в постоянном распаде и синтезе, когда одно влияет на другое, одно от другого зависит. Зато в этой неразрывной двойственности человек встает над своими собственными страданиями, над своим счастьем и несчастьем, над добром и злом, и тогда результат люди видят отовсюду, и он отвечает их собственным желаниям, смутным поискам, страданию и счастью. Тогда люди говорят о Сопричастности. Это счастье сполна испытал Иннокентий Михайлович Смоктуновский в своих лучших ролях. В своем Мышкине.
Начало работы над ролью – самый мучительный период. Это словно тяжелая болезнь, когда не надеешься на выздоровление. Как космонавту трудно оторваться от земли и перейти в мир, не подвластный земному тяготению, так и актеру очень трудно оторваться от своего «я» и перейти в другое время, другую жизнь. Причем и там, в другой жизни, невозможно целиком освободиться от себя, от груза своей повседневности.
Я не верю актерам, которые говорят, что играют «не помня себя». Это разновидность сомнамбулизма, я думаю. К искусству не имеет отношения. Суть актерской профессии в раздвоении и переплетении – я и образ. Только тогда можно изобразить поступки и характер другого человека, когда психологические предпосылки того или иного действия известны из собственных переживаний. Волей, целенаправленностью, мастерством актер постепенно перестраивает свое существо, механизм своего сознания до полного совпадения с увиденным образом, и тогда получаешь возможность пережить те же ощущения, то же восприятие, те же реакции, что и тот человек, которого изображаешь. Надо уподобиться тому духовному миру, который хочешь изобразить. Понять человека – значит носить его в себе, значит быть этим человеком и вместе с тем быть самим собой.
У Дидро в «Парадоксе об актере» читаю: «Верное средство играть мелко и незначительно – это изображать свой собственный характер. Вы тартюф, скупой, мизантроп, и вы хорошо будете играть их на сцене, но вы не сделаете того, что создал поэт, потому что он создал Тартюфа, Скупого, Мизантропа».
Поднять собственные чувства, мысли, выйти за рамки суетности сегодняшней моды – только так можно подходить к работе над крупной ролью.
Всякое классическое произведение, любая крупная роль, закрепленная артистом в сердцах зрителей, несет в себе благородство, чистоту, возвышенность мыслей – без этого испытание Временем не выдержать…
Казалось бы, о каком благородстве возвышенных мыслей можно говорить, вспоминая Иудушку Головлева?
Но в том-то и дело, что только очистив собственную душу от суетности сегодняшнего дня, можно подняться на такую духовную высоту актерского искусства, на какую способны очень немногие актеры в мире.
Конечно, не все спектакли и не все роли у Смоктуновского идут на одинаково высоком уровне. Я всегда любила смотреть одни и те же спектакли Иннокентия Михайловича по нескольку раз, и не могу сказать, что каждый раз я уходила потрясенная. Но, может быть, я не включалась в действие – ведь театр откликается только тогда, когда ты как зритель в форме; может быть, Иннокентия Михайловича что-то выбивало из творческого состояния. Мировой рекорд в спорте фиксируется один раз, а в театре ты и на пятисотом представлении должен быть, как на премьере. От многих ролей в кино я бы на его месте отказалась, но ведь опять же судишь по результату, а когда тебе предлагают сценарий и ты его читаешь в первый раз, всегда присутствует соблазн: а вдруг получится… Но очень часто это «вдруг» не срабатывает…
Моя умная приятельница, узнав, что