Книги
Именной указатель
Целую Вас горячо.
Скорее всего, после своей недолгой службы в ЧК Усиевич вынуждена была лечить нервы в санатории, что нередко случалось в то время. Навещать ее ездила Ариадна Скрябина, о чем оставила письмо.
Сама Усиевич в личном листке пишет, что проработала в ЧК с 1920 мая до 1922 как следователь особого отдела ЧК, но Иловайский умер 15 ноября, получается так, что допрашивать его она не могла? Хотя, упоминая работу в ЧК в документах, Усиевич каждый раз пишет разные месяцы своей службы. И мы можем утверждать с точностью, что Усиевич – единственный человек в окружении Цветаевой, которую называют “чекистка”.
Это подтверждает еще один удивительный документ. Это дневник маленькой Ариадны Эфрон. Запись сделана “4 (русского) февраля”, то есть, если прибавить 13 дней, то мы получаем 17 февраля 1921 года. Девятилетняя Аля рассказывает, как они с Мариной Цветаевой и красноармейцем Борисом Бессарабовым, который иногда останавливался в их квартире в Борисоглебском, а теперь часто помогает по хозяйству, по просьбе Цветаевой, Татьяне Скрябиной, идут в некую квартиру в “Метрополе”, чтобы почитать стихи. Маленькая Аля, как известно, поразительно описывала все мелочи.
…М<арина> сказала: “Ну что ж, пойдем”. Иногда Марина выпускала мою руку из своей для того, чтобы спрятать нос в свой соболий воротник. “А скажите, мила ли ч<екистка>?” – “Ну как Вам сказать? Птица”. – “Птица или птичка?” – “Пичужка, сухая такая”.
Перед нами в темной ночи темное здание, а во всех окнах свет. Это Метрополь. Марина сходит с тротуара и хочет перейти улицу, как вдруг прямо на нас несется огонь, вылетающий из громадного газетного столба. Народ в испуге. <…>
Идем и входим. Громадная комната. Ослепительный свет. <…> …Борис и Марина получают пропуска, и мы идем. Широкая, удобная каменная лестница. По бокам картины. На 1-м этаже пахнет котлетами, а на 2-м – сигарами, а на 3-м – ребенком, на 4-м – мiром…
В комнате, посвистывая и попевая, ходит молодой человек. Сразу чувствую его назойливость. Входим в комнату. Этот попевала сжимает ноги по-военному. Чекистка дала нам стул.
“Чекистка” – так называют между собой ее взрослые, Аля слышит их разговоры и повторяет за ними.
Марина села, я встала около нее и стала осматривать стены. Картин не было, был только портрет неприятного молодого человека. Чекистка просит попевалу принести воды и сахару. Тот нехотя идет… <…>
Каким-то чудом на столе появились 2 чайника и 3 чашки. Чашек больше не было и стульев тоже. Кто не умещался на трех стульях, должен был садиться на крохотный диванчик, стоящий у письменного стола. Чекистка сажает нас, но вдруг что-то вспоминает: “Ах! Простите! У меня нет чайных ложек!” Но потом лицо просияло, и она достала десертную ложку, помешала у всех по очереди, а ложку спрятала.
На стене у чекистки надпись: “Ах, ох!” А под ней большая красная звезда с белой и желтой каймой. Попевала, не стесняясь, продолжает петь. Тогда чекистка повторяет свою просьбу, но уже с некоторой злобой: “Перестаньте, Коля, ведь спят же!” А Марина в свою очередь: “Кто спит?” И чекистка: “Мой маленький сын”. – “Покажите мне его, пожалуйста”. Чекистка вводит Марину и показывает ей мальчика.
Потом чекистка просит прочесть стихи. Марина достает из сумки кожаную тетрадку и читает: “Где вы, Величества”, “Цыганская свадьба”, “Ты так же поцелуешь ручку”, “Царские вины пейте из луж”, “Большевик”, “И так мое сердце на РеСеФеСеРом скрежет – корми не корми как будто сама была офицером в октябрьские красные дни”[47].
Молодой попевала сидел с каменным лицом и смотрел книжку про грудного ребенка. Чекистка по-настоящему благодарит. <…> Чекистка берет меня на колени и поправляет колпак. Спрашиваю, кто его шил. “Это Кирочка”. (Кирочка это – спекулянт Эсфирь, еврейка в мужском и в очках. Вампир.) <…>
Тут попевало говорит, что ему пора идти. Марина говорит, что нам тоже. Чекистка безумно просит сидеть. Но Марина все-таки идет. Она нас провожает до двери.
