– Внутрисемейное?! – звонко воскликнул Сокол. – Страшно подумать, что же тогда, по твоему мнению, может потребовать внимания Лебеди!

– Как только такое случится, я обязательно с тобой поделюсь, – спокойно ответил Кощей. – Баюн, это приказ. Никто ничего не скажет Лебеди.

Василиса расслышала тихий, утробный рык.

– Жестоко.

– У меня нет другого выхода.

– Прости, Финист, – почему-то с сожалением попросил Баюн, не отрывая взгляда от Кощея. – Но мы действительно ничего не сообщим Лебеди. – И добавил с плохо скрываемой издевкой: – Наш царь справится сам.

– Твой царь! – рявкнул Сокол, даже не пытаясь скрыть, насколько зол.

– Мой царь, – согласно и неожиданно покорно кивнул Баюн.

Финист сжал кулаки, явно желая высказаться по этому поводу, но так и не возразил Баюну.

– У нас хотя бы есть план? – мрачно поинтересовался он.

Кощей кивнул.

– Я не могу найти ее самостоятельно, а значит, она предприняла для этого меры. Но против тебя она бессильна, Баюн. Ты сложишь о ней песню и скажешь мне, где она прячется. После этого мы нападем. Какую бы силу ни давал ей цветок, она не сможет одолеть нас троих.

– Во-первых, чтобы ее найти, мне нужно нечто большее, чем имя, – поморщился Баюн. – Я могу выйти на улицу и орать его хоть весь день, и ничего не произойдет – оно слишком распространенное и почти ничего не значит для этого мира. Мне нужно что-то личное.

Кощей поджал губы, Василиса видела, как дернулся кадык, выдавая недовольство.

– Василиса, – попросил Кощей, – может, принесешь нам чаю?

Она молча кивнула, поднялась с кресла и вышла из кабинета. Как будто бы ей хотелось слушать, какие ласковые прозвища ее муж давал бывшей жене. Уже возле лестницы услышала зычный рык Баюна:

– А во-вторых, я не могу пойти с тобой. Это самоубийство. Если выяснится, что она все еще моя царица, ваши противоречивые приказы просто разорвут меня. Кто тогда…

Рык оборвался, и Василиса неожиданно для самой себя злорадно понадеялась, что Кощей ударил его посильнее. Ей вдруг ясно вспомнилось, как пятнадцать лет назад она сказала Баюну, что вышла замуж, а он ответил, что не чувствует ее власти над собой, а значит, Навь не приняла ее и она не жена Кощею. Оказывается, эти слова до сих пор тлели в ней, и нужно было не так уж сильно подуть, чтобы они разгорелись, напоминая о себе и о том, что она тогда почувствовала.

Дом затих в ожидании. Василиса спустилась на кухню, включила свет, взяла чайник и понесла его к раковине, чтобы налить воды. И, уже подставив под струю, нахмурилась. Что-то было не так. Миг назад что-то показалось ей странным. Она закрыла кран и отставила полный чайник в сторону. Повернулась к панорамному окну, отделявшему кухню от дворика возле дома. В темноте хорошо было видно ее отражение. Она подошла ближе, пытаясь понять, что именно ее смутило. Повертела головой, помахала себе рукой. Отражение повторило ее движения. Василиса вгляделась в лицо. Глаза. У отражения в окне были четкие ярко-черные глаза. Внезапно женщина в стекле ехидно улыбнулась ей, будто поздравляя с догадкой, и прямо из стекла вынырнула рука, схватила Василису за локоть и утащила за собой.

В кабинете Баюн складывал песню. То ли пел, то ли мурлыкал, и в мыслях присутствующих сами собой рождались образы, сменяя друг друга как в диафильме. Баюн искал Марью, но песня получалась уж больно мрачной, Сокол то и дело морщился, словно пахло дурно, Кощей сидел за столом с застывшим лицом. И вдруг дернулся: серебряный ободок обручального кольца раскалился, обжег палец, оповещая о грозящей Василисе опасности. Он подскочил с кресла, метнулся в сторону двери, но в этот момент покрывало на зеркале легко приподнялось и опало, как если бы из-под него подул ветер. Кощей в два шага пересек расстояние до зеркала и сдернул покрывало. И Марья сама предстала перед ним. Она стояла по ту сторону стекла, среди темной мути зазеркалья, и смотрела только на него.