– А я все думала, что он в тебе нашел. А ты, оказывается, бываешь забавной и даже немного дерзкой. Да, сколько его помню, он это любил.

Ненависть. Тягучее, вязкое, гадкое, давящее чувство. Василиса уже и забыла, каково оно на деле, и надеялась, что больше никогда о нем не вспомнит. Нельзя было давать ему волю. Но голос Марьи будил в ней худшее.

– Мой муж нашел во мне верную жену, – ответила Василиса прежде, чем сумела остановить себя. – Бывшая с ним не очень-то хорошо обошлась, ну да ты, наверное, об этом слышала.

Моревна фыркнула.

– Прекрати! Я всего лишь подстраховалась – не хотела его потерять. Вынуждена признать, что он начал скучать со мной. Я видела это, а нет ничего страшнее для жены, чем заскучавший с нею муж. А у меня не было времени развлекать его.

– И на что ты надеялась? – вздернула бровь Василиса. – Что найдешь способ стать могущественнее, сотворишь для себя бессмертие, а потом снимешь его с цепей, и он все простит? Включая всех твоих любовников?

– Бессмертие несколько меняет определение верности, Василиса, – снисходительно пояснила Марья. – Иногда достаточно просто помнить друг о друге.

– Кажется, ты забыла согласовать свой вариант определения с Кощеем, – вскинула подбородок Василиса.

– Не хами, – отрезала Марья, на мгновение теряя всю напускную любезность, – а то я рискую не сдержаться.

Цепочка на шее Василисы дрогнула, затягиваясь до ключиц, и Марья вышла из темноты в светлое пятно.

Василиса сжала зубы, боясь, что не сдержится и выругается. Что ж, теперь она точно знала, что нашел в Моревне Кощей. Такую можно было взять в жены, даже если бы она была беспросветно глупа. А Моревна отнюдь не была глупа. Она была умна и сильна. Нечто темное шевельнулось в груди. Но Марья уже вернула себе самообладание и теперь улыбалась едва ли не приветливо. И только тут Василиса заметила, что в руке она держит белый, свежий, словно едва сорванный цветок.

Кощей оказался прав.

– Впрочем, совсем скоро ты умрешь, – продолжила Марья все с той же улыбкой, – поэтому я не стану сердиться на тебя за неуважение. Да и потом, если бы я сердилась на каждую женщину, что была у него после меня, покрылась бы морщинами. А тебе, я вижу, часто приходится хмуриться. И все же как тебе удалось удерживать его при себе так долго?

– Боюсь, мой способ тебе недоступен. Тебе остается надеяться исключительно на кандалы, – хмыкнула Василиса.

Эта игра ей не нравилась, она подстегивала в ней злобу. Но она не могла позволить Марье занять роль единственного нападающего.

– Глупая, глупая девочка, – ласково пожурила ее Моревна. – Будь ты ему хоть чуть-чуть дорога, он бы уже провел обряд, оставил бы тебя себе навечно. Но ведь он даже не заикнулся об этом, правда? Что ему, бессмертному, жалкая сотня лет рядом с тобой? Пыль. А ты, наверное, уже возомнила о себе невесть что. Нет, милая. Лишенный души не способен любить. Поцелуй сработал, потому что его так глупо любишь ты. И я понятия не имею, зачем ты ему нужна, но это никак не связано с…

– Лишенный души? – переспросила Василиса, почувствовав, что за этой фразой скрывается не просто метафора.

– О! – Марья сверкнула глазами. – Так он тебе и об этом не рассказал? Это ведь тоже говорит само за себя, разве нет? Но не переживай, в таком случае я сама открою тебе правду. Не могу же я позволить тебе умереть, не узнав, кого ты столько лет звала своим мужем!

Она заходила по тесной комнате, и в ее движениях было что-то лихорадочное, судорожное.

– В бессмертии нет ничего сложного, – вещала Марья. – Это очень легкая загадка. Все дело в душе. Она устает. Тоскует. Страдает. Мучается совестью. Болит. И в конце концов она не выдерживает. Рано или поздно начинает тяготиться бренной плотью и решает покинуть ее. Разорвать узы, привязывающие ее к этой жизни, наполненной страданиями и сомнениями. Она стремится к покою. И она принимается истощать тело, в котором заточена, наполнять его болезнями, старить… Чем больше силы, тем дольше можно сдерживать этот процесс, но, увы, не бесконечно. Не бесконечно… – повторила она и замерла, глядя на цветок.