В этот же день она вернулась домой удивительно поздно и опять из-за Ланга. Сначала пришлось сделать несколько биопсий, потом заменить на обходе ушедшего на то самое заседание Энтони, а после помочь ночной смене с несколькими новыми пациентами. И хотя Рене старалась не думать, пыталась сосредоточиться на чём-то другом, но вздрагивала от каждого перезвона лифтов. Она с тревогой ждала вердиктов первого дня слушаний. Однако, когда стрелки часов перевалили за восемь, а Ланга всё не было, встревоженная Рене решилась спуститься на этаж зала для конференций. А там с удивлением обнаружила закрытые наглухо двери и темноту пустых кабинетов.

Прекрасно! Рене потёрла руками лицо и медленно выдохнула. Итак, на сегодня всё кончилось. Только что или пару часов назад – неважно. Молча пройдя по тускло освещённому коридору, Рене помедлила, но всё же уселась на подоконник и посмотрела вниз. Туда, где на парковке светились ряды фонарей. В кармане требовательно запиликал дежурный пейджер, и прежде, чем отвернуться и покинуть наблюдательный пост, она увидела около выхода из больницы чёрный квадрат асфальта там, где всегда стоял мотоцикл. Значит, Энтони правда уехал. И довольно давно. Не предупредив, не рассказав, не успокоив… А в общем-то, разве он должен был? В груди всколыхнулось тоскливое одиночество, но Рене заставила себя встать и заняться делами.

Вибрация телефона с трудом выцарапывала себе путь среди скомканных сновидений. Она то гудела зажимом в руках, то тряслась на столе пациентом, а потом вовсе жужжала аппаратом для вентиляции лёгких. Рене перевернулась набок и накрыла голову тонкой подушкой. На несколько блаженных секунд стало тихо, но затем в мозг снова ввинтилась механическая трескотня. Не выдержав, Рене нащупала телефон и с пятого раза попала по кнопке ответа.

– Да?

Последовала пауза, но потом в трубке раздался шорох, динамик зазвенел безумными частотами, и, наконец, послышался голос.

– Р-е-н-н-н-е-е…

Господи, уж лучше бы спала дальше! Она медленно села в кровати и взглянула на циферблат электронных часов – начало третьего ночи. Проклятье! Сердце немедленно ухнуло в район желудка и испуганно затихло.

– Энтони?

– Я теб-бя разбудил?

– Да, я… неважно. Что-то случилось? – Спрятавшееся в животе сердце попробовало было вопросительно трепыхнуться, однако тут же заткнулось. На всякий случай.

– Ну-у-у, – раздалось на том конце нечто неопределенное. Затем последовал новый шорох, шум и глухой стук. – Ты н-не могла бы… Н-не могла бы ты… Ты бы не мог-гла… Короче, за-абери меня отсюда. Пожа-а-а-алуйста.

Что?!

– Прости, я не уверена, что правильно расслы…

– Я звонил Фю-ю-юрсту, но г-грёбаный немец, кажется, спит. С-спит! Пред-дставляешь?Nazi-Schweineh-hund!54 А Дю-ю-ю-юссо вообще гнида. И Ли-и-и-иззи… Лиззи? Па-а-а-адожди. А-а-а кто такая Ли-и-и-иззи? – послышался удивленный смешок, а Рене на секунду прикрыла глаза. Она устало провела по лицу ладонью и пробормотала.

– Ты пьян.

– Чер-р-ртовски верно, мой ас-тис-тент-с! – отрапортовал счастливый Ланг.

– Где ты? – тихо спросила Рене и решительно откинула одеяло, чтобы свесить ноги с кровати.

В босые ступни немедленно впился холод деревянного пола, а тело пробила зябкая дрожь. Чёрт, не заболеть бы в этих трущобах. Тем временем из телефона донёсся шум, голоса и чьи-то радостные крики, но потом всё резко стихло. Видимо, Энтони вышел на улицу или вовсе свалился. Потому Рене уже открыла было рот, чтобы позвать, но тут раздался характерный щелчок зажигалки, а Ланг удивительно твёрдо проговорил:

– Я в клоаке под названием «Голдис».

Рене дёрнула за веревочку старого торшера, поморщилась от яркого для середины ночи света, а затем тяжёлым взглядом уставилась в зашторенное окно. После снотворного спать хотелось безумно.