— Да уймись, ты, — десятник продемонстрировал толстушке увесистый кулак. Потом разжал пальцы и протянул открытую ладонь назад, по направлению к своим бойцам. Жест старшого не остался без внимания, и в руку его легла пузатая баклага.

— Держи. И не тяни кота за усы.

— Можно…

В самом деле, государственная тайна, что ли? Не от меня, так от любого из сотен зрителей узнают.

Короче, глотнул я из фляги (думал, там вино будет, оказалась обычная, чуть подкисленная уксусом вода), и стал рассказывать. Со всеми подробностями. Но не с момента, как сам на манеж полез, Прудика спасая, а со своего боя. Они же не о том, как я гладиатором стал, спрашивали.

Слушали внимательно. Каждое слово. И было понятно, что в рубке на мечах парни разбираются. В самых сложных местах, когда я описывал финты, было заметно, как их руки подрагивали, словно начинали движение. Так профессиональные водители шевелят ступнями, когда другой шофер рассказывает о сложной, аварийно опасной ситуации на дороге. Они представляют себя на его месте и подсознательно реагируют, тормозят, газуют, выжимают сцепление… Вот и мышцы дружинников, особенно, которые постарше, тоже непроизвольно принимали участие в сражении на арене.

И хорошо, что я не стал ничего выдумывать, как хотел изначально. Не прокатила бы ложь. Не нашла бы отклика. Вот только, сказав «А», уже нельзя было перестроиться на ходу и приходилось излагать события правдиво до самого конца. То есть, до вмешательства Синильги.

Но стоило лишь упомянуть о синем орлане, как атмосфера мгновенно изменилась. Еще секунду тому одобрительно и доброжелательно слушающие меня дружинники враз насторожились, а взгляды сделались цепкие, злые.

— Я говорила! Говорила! — пестрая толстушка чуть не приплясывала от радости и обвинительно тыкала в меня пальцем. — Это он! Он!

И на этот раз десятник бойцов не останавливал. Более того, сам рывком сдернул перевязь, обнажил меч, а ножны отбросил в сторону. Как делают опытные воины перед боем. Чтобы под ногами не мешались.

— На колени! — рыкнул, давая знак остальным, обойти с боков. — Хочешь еще пожить — к оружию не прикасайся!

Угу, счаз… Только разбег возьму.

— Может, не стоит?.. — попытался урезонить баронских дружинников. Но мое предложение мира и невмешательства в чужие дела, потонули в оглушительных воплях сестры Тересии. Причем, на это раз, не я был объектом внимания. Толстушка тыкала пальцем в небо и, похоже, готова была свалиться в падучей. Пена, во всяком случае, на губах у монахини выступила. А потом монахиня подхватила подол и так резво припустила прочь, что и на лошадях не угнаться.

Оглушенные визгом явно впадающей в сумасшествие бабы, ратники тоже посмотрели вверх. Я не повелся… Слишком их много и слишком близко стоят, чтобы отвлекаться. Не Господь Бог же с облака свесился, сжимая в руке разящие молнии. А остальное не волнует.

Ошибся я. Потому что, поглядев в небеса, дружинники замерли с открытыми ртами, а когда оттуда донесся клекот орлана, выронили все свои железки и дружно кинулись наутек.

Десятник, как и полагается командиру, в случае отступления, бежал замыкающим. Хотя, скорее всего, он просто был самым пожилым в отряде.

И минуты не прошло, как на дороге осталась лишь воловья упряжка, старый погонщик — все так же безучастно сидящий на обочине, странный сверток, брошенный дружинниками и я. Ну, и самом собой — Синильга. Синяя птица приземлилась на полудрабок, и возмущенно топорщила перья, как потревоженная наседка.

— Как же ты выросла, девочка, — оценил я поскрипывание телеги под весом орлана, уже достигшего размеров не просто страуса. А очень большого страуса. — Не обижаешься больше на меня? Ну, иди сюда. Давай мириться…