Мария Ерикова горько заплакала.
— Как жаль, что у нас нет бутылки, — сказал Леминак. — Тогда всё было бы совсем по традиции.
— Пусть наш пример, — прибавил доктор, — сохранит кого-нибудь от неблагоразумных мореплавателей!
Он нацарапал несколько строк, после чего, стоически, как Катон, накрыл голову носовым платком и растянулся на дне лодки.
Хельвен в порыве отчаяния снова схватился за вёсла. Лицо его было бледно, но раскрашивалось остатками энергии.
Мария восхищалась им и возлагала на него всю свою надежду. Леминак, хотя и был изнурён, собрал всё своё мужество и помогал спутнику…
К полудню гребцы, поглощаемые жаждой, мокрые от пота, с окровавленными руками, бросили тяжёлые вёсла. Застонали уключины, и лодка завертелась на вялых гребнях волн.
Солнце легло «в преступные варенья»6, и лёгкая дымка подёрнула вдохновляющий сонеты диск. Это были лишь тонкие струи дыма, но Марии Ериковой, которая, лёжа на носу, словно гальюнная фигура, ждала невозможного спасителя, они показались признаком жизни. Она несколько раз провела рукой по глазам, боясь оказаться жертвой какой-нибудь гнусной галлюцинации. Но в этот момент тёмная полоса протянулась на пурпурном небе. Никаких сомнений. Это корабль.
Она испустила крик.
Хельвен подскочил, перешагнул через тела Леминака и Трамье, которые лежали, не шевелясь, и прокричал в свою очередь:
— Ура! Корабль.
Слёзы выкатились из его глаз. Леминак с тревогой приподнялся.
— Вы с ума сошли?
— Сами вы с ума сошли. Смотрите.
Мария Ерикова развязала шарф. Хельвен прикрепил к веслу белый муслин, взвившийся над морем как сигнал бедствия.
— Надеюсь, они нас видят, — тяжело дыша, проговорил адвокат.
Корабль приблизился. Теперь уже казалось, что на борту не могут не заметить каноэ.
Мария разрядила свой браунинг, но сухие выстрелы заглушил шум ветра. Профессор выпрямился и, казалось, не понимал, в чём дело.
Вскоре беглецы различили изящный край мачты и пенящийся форштевень корабля.
Они закричали все вместе: