— Но вы этого не понимаете и думаете, что я сумасшедший. В последний раз я хочу открыть вам, о незнакомцы, своё сердце, своё кровоточащее сердце:

Неумолимая жажда любви преследует меня: любовь, человеческая любовь — вот источник, призрак которого преследует меня по ночам. Но этот источник не мог напоить моё сердце. Моё сердце — пустынная скала: кто собьёт её, чтобы потекла живая вода?

Когда в моих руках была хрупкая судьба людей, когда моего слуха достигли их молящие голоса, когда я согнул их, изуродованных, окровавленных, проклятием Господа, я надеялся, что во мне родится эта неописуемая сладость: сострадание.

Если я расточал мучение, если я проливал кровь, словно вино на свадебном пиршестве, то делал это не ради бесполезного наслаждения, но ради того, чтобы пожать ожидаемые посевы. Увы, они не проросли. Я надеялся, что пытки, причинённые моим жертвам, смягчат меня, заставят полюбить их: этого не случилось.

Бог без любви и Бог без радости, я отрекаюсь от Божественности.

Я возвращаюсь к людям. Я звал нескольких набожных людей на моём острове протестантскими миссионерами. Увы! Боюсь, не живя в святом ужасе, мои люди быстро потеряют закон…

Но я больше не могу. Может быть, я стану шахтёром или грузчиком; может быть, окажусь водопроводчиком. Не знаю. Я желаю быть покорнейшим из людей после того, как был их Богом.

Вот подтверждение моего отречения.

Когда он произнёс эти слова, индус подошёл к нему и открыл сундук с затонувшими сокровищами.

Ван ден Брукс поднял крышку. Он извлёк прекраснейший изумруд и протянул его Марии.

— Примите это, мадам, в память о Боге, которого больше нет.

Затем он огромными охапками сбросил в море вычерпанные им сокровища. Топазы, рубины, изумруды, аметисты огненным дождём падали в тихие воды, пронзая серую шёлковую гладь утреннего моря.

Голос его раздался снова, произнеся слова:

— Tria sunt insatiabilia: mare, infernum et vulva.

Завершив жертвоприношение, Ван ден Брукс дал знак пассажирам и экипажу удалиться. Он остался один, согнувшись над морем…