Закурив, Женя пустил в потолок струю дыма.

Сегодня Женя обнаружил, что он простыл. Впервые. Он даже не сразу это заметил, приняв недомогание за похмелье, но настойчивый мокрый кашель убедил его в обратном.

Женя знал, что он никого не касался за последние дни, да и такие заболевания, как грипп, простуда, если бы он у кого-то их и забрал, прошли бы для него без последствий. Он бы даже их не заметил.

А 37,5 держались уже полдня.

Затушив выкуренную сигарету, Женя достал еще одну.

Телефон опять завибрировал – наверное, Саша или Макс.

Неприятным звуком включенной дрели он жужжал на деревянной тумбочке, пока наконец не стих.

В холодильнике должен был остаться коньяк со вчерашнего – вспомнил Женя. На пару стопок там точно осталось.

Какой-то преподаватель не то массачусетского, не то венесуэльского университета, пожилой мужчина с седыми усами и родимыми пятнами на лысеющей голове, рассказывал с экрана что-то о преимуществах немецкой армии на период Второй мировой войны.

Женя приподнялся, аккуратно держась за спинку кровати – его уже хорошенько шатало.

Коньяка в холодильнике оставалось куда меньше – на одну стопку. Решив не доставать ради этого рюмку, Женя допил остатки прямо из горла.

Пустая бутылка полетела в мусорку, но не попав в цель, глухо покатилась по линолеуму.

Высморкавшись в одноразовую салфетку, Женя подошел к окну и приоткрыл его.

Он чувствовал, как слабеет. Мысли вязким комом перекатывались в его голове, ни к чему не приходя и ни во что не выливаясь.

Огонек зажигалки озарил темную кухню.

Сделав затяжку, Женя раздумывал, чем бы ему заняться – было только восемь часов вечера, и спать ему не хотелось.

Перебрав в голове все возможные варианты, он пришел к выводу, что делать ему не хотелось решительно ничего. На подоконнике лежал откопанный им из завалов сборник Омара Хайяма с еще старыми закладками, торчащими между страниц. Вчера он немного почитал, но быстро забил на эту затею. Слова сбивались в бессмыслицу, и он не чувствовал рифм.

«А стихи надо читать так, – вспоминал он слова своей наставницы по литературному кружку, – чтобы у тебя мурашки по спине бежали, даже если читаешь про себя, а не вслух».

Да и последние пару лет он не брал книг в руки – слишком уж они казались ему скучными, а от метафор писателей он уставал и через пару страниц безвозвратно терял нить повествования. Все писатели казались ему не от мира сего, с бесконечными описаниями природы вкупе с вечным романтизмом и беспочвенными страданиями своих героев. Стойкое равнодушие к литературе ему привила школа, а особенно список литературы на лето, который на последнем уроке вручался каждому школьнику, уже мысленно покинувшему на три месяца стены родной общеобразовательной альма-матер. Этот список на лето походил скорее на список литературы на пять таких «лет» в условиях необитаемого острова. Да и бьющее в окно знойное солнце уж точно не располагало к листанию пожелтевших и местами склеенных скотчем страниц библиотечной книжки.

Спасательный круг юному горе-читателю бросало какое-то издательство, выпускающее краткие пересказы всех произведений русских классиков. Как будто осознавая, что выпускают они нечто лайфхаковское и не совсем честное, сборничек сжатых произведений был карманного размера. Шрифт был настолько мелкий, что если бы его уменьшили еще на кегль, то прочесть напечатанное без лупы уже было бы невозможно. Зато завязка тут соседствовала с кульминацией и развязкой – буквально на одной страничке Раскольников и убивал старушку-процентщицу, и каялся в преступлении. Герасим после знакомства с читателями уже топил ничего не понимающую Му-Му, а уже через пару страниц Тарас Бульба убивал своего обалдевшего от скорого на расправу отца сына.