Изменилось отношение и в школе – идущие стройным рядом на последней странице дневника тройка по физике и очень слабенькая тройка по химии превратились в годовые четверки. В следующем году, правда, будет ЕГЭ, а комиссия вряд ли накинет несколько баллов к части В.

На мамины похороны прилетел и Женин отец со своей новой семьей. Он вроде даже выбился в люди и работал в Москве каким-то важным программистом. Женя не разбирался в брендах, но даже невооруженным взглядом было видно, что его папа был одет дорого. Забавно, ведь он запомнил его другим – сидящим перед очередным собеседованием на кухне и подпаляющим зажигалкой торчащие из сумки нитки, пока снующая рядом мама гладила его застиранную белую рубашку.

Тетя Катя была беременна вторым – или второй – и вроде не работала. Глядя на отца, Женя испытывал чувство, похожее на купированную злость, которой в злость полноценную помешало перерасти уже давно сидевшее безразличие. Да и со всей этой ситуацией он уже давно смирился. Надо было отдать отцу должное, в связи с недавней трагедией он неплохо помог им в финансовом плане. Оставил он денег и лично Жене, ободряюще похлопав его по плечу и сунув несколько свернутых купюр в нагрудный карман его пиджака. Даже в этом жесте чувствовалась какая-то покровительственность, будто он протянул милостыню старательно играющему на скрипке мальцу в подземном переходе. Почему-то именно после этого Женя понял, каким далеким человеком стал ему отец. Глядя на их с тетей Катей лица, ему все же было обидно оттого, что у них с тетей Катей все получилось, а с мамой – нет. Он искренне не понимал, что его отец мог получить в той семье, чего бы он не получил с ними. Было неприятное ощущение, что они с мамой все это время были чем-то вроде перевалочного пункта или трамплина, с которого его папа солдатиком прыгнул из жизни обычной в жизнь счастливую.

Напоследок они пригласили их с дедом в Москву – учтивая вежливость, в которую никто не поверил. Особенно если учесть, что и без того уже не особо подвижный в силу возраста дед после аварии долгое время не вылезал из гипса – но зато в аэропорт отец с его новой семьей уехали с чистой совестью. Что до тети Кати, то раньше он бы многое отдал, чтобы увидеть, как она улыбается. Он помнил чувство, с которым в Сочи проходил мимо ее полуоткрытого номера. Сердце замирало, и дыхание учащалось. Он боролся с желанием подойти ближе и подсмотреть в щелку. Хотя бы бросить беглый взгляд. В прихожей стояли ее белые кроссовки – они собирались играть с дядей Денисом в теннис. Кроссовки были совсем маленькие, на пару размеров больше Жениных сандалий. В номере шумел душ. Неизвестно, чего он боялся больше – своих желаний или того, что его заметит дядя Денис. Он представлял, как она, откидывая золотистые волосы, мажет тело маслом для загара. В прихожей послышались мягкие шаги ее босых ног, и он смущенно сбежал вниз по лестнице.

Ему нравились эти ее два чуть выступающих резца, из-за которых ее улыбка казалась детской. Да что там нравились, он был в них влюблен. Теперь же – безразличие и злость. Выпади ему шанс, он бы воспользовался ею и бросил. Пустоголовая блондинка, да к тому же наивная. С идиотскими сережками-ласточками. На вид дорогие, но безвкусные – наверное, папин подарок. Он никогда не разбирался в женских украшениях. Приехал, наверное, перед Новым годом в ювелирный и замучил всех консультантов. Пока они с мамой в это же время ходили в ломбард сдавать ее украшения.

Правда, желание с гордостью швырнуть деньги в отцовское лицо отсутствовало – напротив, эти деньги были тщательно и скрупулезно потрачены в пиццериях, кинотеатрах и парках города Екатеринбурга. Туда же он водил и своих друзей, выступая в роли спонсора, и в течение двух недель был кем-то вроде юного Великого Гэтсби местного разлива – по-настоящему наслаждаться тратой денег мешали, правда, трагические обстоятельства их получения. Кто-то из товарищей предложил помянуть погибшую и купить водки. По такому поводу «поминальная процессия» выросла вдвое – желающих нажраться независимо от повода всегда хватало. Теплая водка была разлита по норовящим унестись от ветра пластиковым стаканчикам на самой дальней скамейке парка. Зрелище было жалкое – кучка сидящих на обгаженной птицами скамейке пьяных школьников, пытающихся подавить отрыжку на минуте молчания.

Поминки получились так себе – кто попьянее, пошли блевать, кто потрезвее – клеить в парке девчонок. Траур был как-то мигом позабыт.

– Ептить, Жень, ну жизнь-то продолжается, – раскрасневшаяся рожа какого-то жирного пацана из параллельного класса, нарушая все границы личного пространства, маячила перед самым Жениным носом. – Ну а че теперь, вешаться, что ли? – в завершение он пытался выдавить что-то из разряда «не тот слаб, кто упал, а кто после этого встал и пошел» – или подобную не относящуюся к делу ерунду, но язык уже его не слушался. Женя еще долго жалел, что удержался и не съездил по этой пунцовой набуханной роже.

Женя пошел отлить в кусты, но возвращаться не стал – и судя по молчавшему до конца дня телефону, никто из компании его так и не хватился.