Отаманенко потерся лбом о свою винтовку.
– Завтра снимаемся. Переходим в Городок. Там, если что, можно и бой принять. У херсонской дороги леснику попалась в зарослях конница красных. Выведывали насчет
После ужина мы погасили огни, около полуночи уснули.
Ночь выдалась темная. Ближе к рассвету поднял переполох ошалелый дикий козел. Зверь выскочил с тропинки на прогалину, обжегся на углях, что тлели еще под золой, опрокинул придремнувшего на пеньке караульного и разбил Соловию копытом нос. Тот с перепугу дал в темноту очередь из льюиса. Караульный тоже пальнул. Все подскочили и схватили оружие. Стрелявшие уверяли, что в лагерь проник верховой. Но дед был опытный охотник и довольно скоро показал им, под общий смех, следы виновника тревоги на земле и на пепле.
Утром мы позавтракали и снялись с бивака. Обогнули Диденки, прошли километра три лесом и уперлись в непроходимое болото, покрытое осокой и прочей растительностью. Болото пересекала узенькая гатка длиной с километр. По ней, прыгая по трухлявым бревнам и ветхим мосткам, мы вышли на остров, крутые берега которого утопали в зелени. Там сохранились древние, вполне удобные для обороны валы и редуты, похожие на те, что окружали Мотрин монастырь. Это и был Городок – Чорнота рассказывал о нем еще в Холодном Яру.
Туда вела только одна дорога – та, по которой мы прошли. Она хорошо простреливалась с расположенного напротив неё форта. О штурме Городка не могло быть и речи. А если бы нас тут заперли, мы ускользнули бы ночью другим путем, известным только старым охотникам и лесовикам – по кочкам, что тянулись сквозь непролазную трясину коварной, извилистой цепью. Перескакивая с одной на другую, можно было выйти на твердую землю с противоположной от гатки стороны болота. На этой случай в отряде было двое проводников: Шевченко и еще один местный лесовик.
Мы перебрались через первую линию укреплений, потом вторую, повыше, и стали разбивать лагерь. Хлопцы пошли за дровами и обнаружили в кустах солому и разрозненные вещи, брошенные на острове другой группой партизан – явно малочисленной.
Кашевары занялись обедом, а мы с Отаманенко, Шевченко и еще кое-кем из любопытных решили осмотреть Городок. По пути дед пересказывал нам разные диковинные истории, уверяя, что они именно тут и произошли.
– Тут, видно, нечистая сила водится? Место для неё подходящее: глухое, топкое… – спросил у деда холодноярец Жук (он хвалился, что трижды на своем веку видел черта).
– Если б водилась, казак, я бы что-нибудь да подстрелил заместо кряквы. Не раз тут в одиночку утреннюю тягу ждал… Леший его знает, что оно и к чему. Взять хотя бы вот эти бугорки, – Шевченко коснулся ногой чего-то, что напоминало могильный холмик, – их на болоте до беса. А проследишь за ними, так они как прыщи – один вскочит, а другой пропадет.
Командир принялся было пояснять это с точки зрения науки, но дед его перебил.
– Души это татарские под землей бунтуют! Немало их тут, пятнадцать тысяч.
Меня разобрало любопытство.
– Какие пятнадцать тысяч?
– Значится, старые люди рассказывают, что выстроили Городок еще при татарах. Тут-то за лесом уже степь. Как наезжали гости из Крыма, народу нашему солоно приходилось. И воевать надо было, и по лесам прятаться – да только орда находила и в пуще. Вот казаки и задумали построить такой скит на болоте, чтоб люди могли тут беду переждать. А может, и самим потребна была крепость. Пригнали, стало быть, сюда пленных татар пятнадцать тысяч и наказали насыпать вон ту гать до середины болота, а потом и сам Городок. Вот приметили вы, когда по лесу шли, глубокие буераки? Так там землю брали и в мешках таскали оттуда… Тонула в трясине татарва, мерла, как мухи… А как работу закончили, казаки всех до единого порубали и схоронили в болоте. Чтоб ни один из них в орду не вернулся и не показал своим, где Городок и как подступить к нему.
– Неужто правду старики говорят? – отозвался один из хлопцев.
– То-то и оно, что правду. Еще толкуют, что нашелся было среди казаков один иуда. Взял он у татар деньги и повел их через топи с другой стороны, потому как на гатке бились они пятый день, но поделать с нашими ничего не могли. Да только не оставил казаков Бог – отбили и тех татар, и проводника поймали. Присудили на раде замуровать отступника живым в погребе, дать кувшин с водой, а вместо харчей – те деньги, что он у басурман взял. Мне про это дед рассказывал, а он слышал от своего деда. И другие рассказывали. А недавно, годков десять назад, затеял тут один пан у валов раскопки, какой-то скарб искал[248]. А я ему помогал. И вот провалился у нас под землю работник. Разрыли мы это место и нашли погреб, весь дубом обшитый – а посередине столб и к нему цепью костяк прикован. Так и сидел под этим столбом, но едва тронули – вмиг рассыпался. А перед ним кувшин стоял высокий, из глины. На дне кувшина монета. Барин тот посмотрел на неё: «Турецкая, – говорит, – старинная монета». Выходит, правду люди говорили… Как пойдем на ту сторону, я вам и яму покажу.
Под вечер командир отрядил десятерых парней притащить из ближайшего села сторновки[249], чтоб было на чем спать. Гатку охраняла застава с ручным пулеметом. На другой стороне, где можно было пройти через болото, тоже поставили двух часовых, для верности.
Знание того, что врасплох лагерь никто не застанет, приободрило нас. У костров, на которых варили пшенную кашу с салом, собрались казаки и завели оживленную беседу о прошлом и будущем, со смехом и шутками. Веселье царило и вокруг нашего костра, куда пришло несколько пожилых чигиринцев. Кроме Шевченко, в отряде был еще дед Онисько, родом откуда-то из-под Холодного Яра. Он доверил хозяйство сыну и ушел с молодыми бродить по округе. Вполне еще крепкий и проворный, дед был душой любого общества, а его природный ум и богатый жизненный опыт приносили немалую пользу нашему лесному братству. Во всём без исключения Онисько умел подметить нечто забавное. Когда хлопцы падали духом от усталости или нервного напряжения, дед мог отколоть такую штуку, что все помирали со смеху. Забывали и тревогу, и усталость.
Подтрунивали в отряде и над самим Онисько – особенно за то, что он любил ручные гранаты и всегда имел при себе набитую до краев сумку. Дед исполнял у нас должность интенданта и главного повара и поэтому то и дело обменивался уколами с ровесником, которого не допускал до «внутренних кухонных дел», оставляя ему только роль снабженца.