Привели еще одну партию смертников. Опять крики, молитвы, плач, ругань. Глухие звуки выстрелов. Молодой статный парень – он был в офицерской форме без знаков различия, – в последний момент обернулся и плюнул горбуну в лицо. Когда тот утомился, его сменил китаец, что приносил мне обед.

Приводят третьих, четвертых… Больше всего крестьян. Трупов уже слишком много, чекисты складывают их в штабеля у стен. Работа спорится. Приглядываюсь к их движениям – это не убийцы, это винтики…

После шестой или седьмой партии ко мне снова подходит председатель.

– Ну что, надумал? Выдашь тех, кого знаешь?

С трудом его понимаю. Кажется, что он говорит из коридора – или же я сильно пьян.

– Я никого не знаю.

– Хватит! Вставай!

Затылок снова обжигает ударом. Через минуту, зайдя с другой стороны, председатель впился мне в лицо мутными глазами.

– Выдашь?!

Хотел сказать, что никого не знаю, но с языка сорвалось:

– Нет!

С размаху пнул меня ногой в живот. Я едва не упал, поскользнувшись на кровавом месиве, но по пути встретил приклад чьей-то винтовки, которая отбросила меня на кучу теплых, влажных трупов.

Сквозь туман я видел, как председатель вытянул из-за пояса плеть и рассек ею воздух. Оловянные шарики впились в тело, но боль была пустячной. Перед глазами мелькнули зеленые круги и я ненадолго потерял сознание. Одев, меня отвели обратно в камеру. Дыру под потолком освещали уже лучи утреннего солнца.

Первая мысль – уйти из жизни, избавиться от мучений. Не теряя ни минуты, встаю, чтобы с разбега размозжить голову о каменную стену. Едва успеваю притормозить – это ничего не дало бы, кроме еще одной шишки. Падаю на нары и засыпаю. Сон полон кошмаров.

Очнувшись, ёрзаю от нестерпимой боли там, где кожа содрана нагайкой. Не лежится ни на правом, ни на левом боку – по ранам ползают вши. Всё, больше не могу терпеть! Срываю одежду и, сидя голым на нарах, раздумываю, что делать дальше. Сплести веревку из того, что на мне было, и повеситься? В подвале голые стены и ничего, похожего на крюк. Напасть на китайца, когда принесет еду? Он ходит безоружным, да и уложит меня теперь одной левой.

Ночью пробую удавиться. Рву подкладку женского пальто, скручиваю шнурок из длинной полосы. Затягиваю у себя на шее пальцами – в камере нет ложки, ни палочки какой-нибудь. Обморок наступает раньше, чем удушье. Пальцы выпускают бечевку, и через какое-то время сознание возвращается. Несколько попыток, и я бросаю эту затею.

Позднее я хотел уморить себя голодом – тем более, аппетита и так не было. Но через три дня хотелось уже и есть, и жить…