От хорошей мысли мне стало теплее.
Рядом с вежей раздался тихий скрип снега. Осторожный, словно кто-то пожелал скрыть своё присутствие, звук сразу затих, иссякнув. За шкурами тяжело и протяжно вздохнули.
– Да полно вам, братцы, – я поморщился и даже немного протрезвел от происходящего, ожидая услышать тихую речь между солдатами. Когда только успели? След в след что ли шли? – Дайте спокойно умереть. Не надо меня опять находить, и доктор ваш не рад, и мне печально.
Меня слушали. Молча и внимательно. Потом оленья шкура, напротив, немного прогнулась под чужой рукой, и неизвестный искатель-следопыт пошел вокруг вежи, плавно давя на шкуры. Пренеприятный скрипучий звук, создаваемый от трения, заставил меня убрать револьвер от виска. Нахмурился. Что за издевка такая? Напугать меня хотят? Или Гришка вернулся и вход свой ищет? Для чего пришел?
– Григорий? Ты, что ли? За тулупом вернулся? Вот мелочная твоя душа. Так я не умер еще, – сказал я слова тихим шепотом. Так тихо, что сам еле расслышал. Моё дыхание паром вырвалось из приоткрытого рта. Нижняя губа больно треснула, и из нее вышла капля густой крови. Слизнул. Закусил губу.
Неизвестный замер. Надвинулся вперед и стена прогнулась большим пузырем. Постоял, прислушиваясь. Я сжался и затаил дыхание. Кашель сразу захотел напомнить о себе и вырваться из легких – с трудом подавил, удерживая. За стеной вздохнули и ослабели нажим на шаткую стену.
Я неожиданно улыбнулся. Вот охламоны! Стрельнуть бы в стену, чтоб не повадно было, и застрелиться следом. Так ведь нельзя, вроде как доброе дело делают, меня спасают и полны благих намерений. Я не удержался и подавился в кашле. Грудь в тяжелом приступе зашлась, едва не разрываясь.
За стеной сразу оживились. Пришли в движение. Снег заскрипел под активными шагами. Чужое беспокойство передалось и мне – зрачки глаз запрыгали, забегали по орбите, выискивая то, что разрешит неопределенность. Я ожидал увидеть вонзенный в шкуры штык, вспарывание и как в щель лезут оголтелые следопыты, но вместо этого услышал чужое злобное бормотание, прерывистое дыхание и возню со снегом.
Ворочая снежные пласты, делая траншею, неизвестный, тяжело сопя, настойчиво приближался к заветной цели. Иногда он коротко охал или протяжно слезливо завывал, но не сбавлял темп. Неужели я такая значимая фигура, что стал чьей-то целью? Чувствуя, как чужое нетерпение передается и мне, я вытянул руку с револьвером, направляя его на нарастающий шум, и сначала увидел почерневшие лохмотья своих пальцев, а потом и рукав заледеневшей лыжной формы.
Первозданный ужас сковал тело.
Разум же медленно стал меркнуть.
Глава 8
Бубен замолчал. Натянутая кожа на раме тихо вибрировала, успокаивая ожившие знаки. Лопарь отложил инструмент в сторону, взвесил колотушку в ладони, прислушиваясь к духам. Камлание[14] достигло цели. Величественно кивнул, соглашаясь с чужим злым шепотом. Посмотрел на сидящую пред ним на коленях покорную внучку. Кого видел перед собой? Кроткую девочку? Лицо в свете потрескавшегося гнилого пня ничего не выражало. Ни одной эмоции и линии жизни. Равнодушно махнул рукой, показывая направление. Девушка ожила и медленно вытащила из очага нож с раскаленным до красноты лезвием. Со стороны зрелище завораживало. Я смотрел из-под шкур и боялся пошевелиться. Что они решили прижигать? Какая беда произошла? Неясные вопросы заволновались прибоем. В ушах зашумело. А я могу помочь?
– Ты точно хочешь выбрать путь нойда[15]? – спросил старик, беря в руки нож. Он на секунду отмер, ожил – губы дрогнули.
– Я решила, – девушка расстегнула ворот синей волпи[16] и оголила плечи.
– Быть гейду[17] проще.
– Я знаю. Я готова.
– Посмотрим, – сказал лопарь и приложил раскаленное лезвие к плоти худого плеча. Девушка смотрела на него, не моргая. В глазах собирались слезы. Зрачки расширились, поглощая радужку. Но на лице не дрогнул ни один мускул. И у этой никаких эмоций. Что за семейка! Крупная слеза сорвалась с края глаза и покатилась по щеке девушки. Место ожога почернело. Запахло горелой кожей и мясом. Старик спокойно перевернул лезвие ножа другой стороной и надолго приложил оружие к левому плечу внучки. Гася огонь о человеческое тело. Я невольно привстал на локте и вытянул руку, не в силах сказать слово.
Истязание продолжалось. Девушка открыла рот и вытянула розовый язык. Старик быстро приложил к нему горячее лезвие и отбросил от себя нож. Лопарка покачнулась. Язык не убрала. Глаза ее затуманились, но она так же смотрела вперед, не моргая. Старик нарисовал колотушкой круг пред ее лицом, прошептал тихие слова, плюнул и, взяв в руки бубен, выбил дробь, заунывно запевая новую песню чужой жизни. С первым гулким одиночным ударом девушка пришла в себя. Покачнулась. Нерешительно потрогала себя руками. Спрятала язык. Достала тряпицу из миски, выжала воду и принялась обтирать плечи. Медленно, но всё так же, не сводя глаз со старика. Певец на нее не смотрел, потеряв всякий интерес. Прикрыл глаза, входя в свой транс. Я сел. Опустил руку. И не сводил глаз с чужих голых плеч. Вода струилась по смуглому телу, затекала крохотными озерцами в глубокие ложбинки ключиц. Оставляла бороздки грязи от копоти на коже. Девушка ловко ловила темные капли тряпицей, растирала и совершенно не боялась прикасаться к местам ожога.
Перед тем, как она успела натянуть на себя волпи, я заметил, что следов страшных ран нет, и кожа невинно чиста, как и вначале истязания.