Человек в грязном халате стремительно бежал через базарную площадь. Он едва успевал переставлять ноги, чтобы не попасться в лапы двух стражников, бегущих за ним по пятам. Он расталкивал людей, и те сильно усложняли стражам преследование.

— Нет! — Кричал он, едва унося ноги, — вы не зелоты. Я ошибся! Вы — бабы, сукины дети!

Покинув базарную площадь, он оглянулся и увидел, что стража отстала, прекратив преследование. Сменив бег на семенящий шаг, беглец направился в сторону коновязи. Тяжело дыша, он провозился с узлом на вожжах, и, наконец-то, запрыгнув на осла, так наподдал, что бедная скотина понесла его поскорее прочь, запылив утреннюю дорогу.

— Кто это? — спросила черноокая красавица у цыганки, которая возлежала в зуле. Под навесом, на коврах и подушках, шитых золотом, она была дивой с берегов Инда, с настежь распахнутыми душой, лицом и телом. От цветных платков рябило в глазах. Среди кристаллов, самоцветов, хрустальных шаров и колокольчиков лежали серебряные и золотые подносы, на которых красовались запрещённые гадальные карты. И то, что они у иудеев были в опале, делало их несказанно популярными у жён тех самых иудеев. Женщины прибегали в зулу к цыганке и гадали по любому поводу. Любимым развлечением женской половины города было пересказывать гадания, и выяснять: что сбылось, а что ещё нет. Цыганку любили, но её и побаивались. Благо дело — гадает на добро, а не приведи Господь, что в голову возьмёт? Так ведь и со свету сжить сможет.

На подносах стояли кувшины с благовониями и маслами, корзинки со снадобьями, амулеты от сглаза, порчи и приворота. С ковра, служившего потолком, прямо у входа свисали глиняные колокольчики, и когда кто-то входил в зулу, они щебетали так, словно отсекали своим звоном все заботы человека, его суету и страх. В зуле у цыганки и впрямь был другой мир. Он походил на мир волшебной сказки, и этим манил к себе, но был основан на обмане, и не скрывал этого. Обман был самым ходовым товаром. Люди не могли и дня прожить без обмана, а здесь, в зуле цыганки, был тот самый обман, так необходимый каждому человеку. Обман, от которого люди почему-то становились счастливей.

Цыганка-оракул могла легко нагадать счастье. Любовь на сегодня. Удачу в делах. И, даже смерть врага — всё, чего ни пожелает клиент.

— Это, милая, был мэрагель. — Сказала цыганка, приглашая девушку удобней устраиваться на подушках. Она взяла карты с серебряного подноса и вопросительно подняла бровь, перетасовывая колоду. Девушка молча кивнула и оглянулась, как заговорщик. Мягко приземлившись на подушки, она охнула от удовольствия. Было видно, что в зуле цыганки она была впервые, и ей здесь всё очень нравилось. Её рука касалась нежного шёлка цветных платков, от которых в душе просыпалась нежность. Она трогала длинные павлиньи перья, и у неё менялась осанка. Теперь она с опаской гладила шкуру уссурийского тигра.

— Я вспомнила этого человека! — Сказала девушка, принимая от цыганки финик и открывая стороннему взору лицо. — В месяце ияр он подстрекал народ к бунту.

— И я его помню, — сказала цыганка, — Но его и тогда не стали ловить, а только сделали вид. Знаешь, сегодня он пытался проникнуть в крепость. Прикинулся хворым и стал в очередь в гарнизонный дом больных. Кто-то из стражи его признал, так он, видишь, как быстро исцелился.

— А почему его не стали ловить?

— Наверное, пожалели. Да и то, кому он нужен? Он ведь этим промыслом всю свою семью кормит. Ну что? — Встрепенулась цыганка, — тебе нравится здесь?

— Очень! — искренне ответила девушка, и облизала сладкие после финика пальцы. Потом она решительно взглянула в глаза цыганки, и, набравшись смелости, сказала:

— Мне бы поворожить.

Цыганка понимающе кивнула, снова перетасовала карты, и даже дала притронуться к ним, но не разложила, а сказала:

— Ручку бы надо позолотить. Перед раскладом.

Девушка вынула из уха серьгу, и протянула цыганке:

— Вот, — сказала она.

Цыганка осмотрела мастерскую работу, и залюбовалась.

— Не жалко? — спросила. — Вещь красивая, дорогая.

— Бери! — с решимостью, полной воли, сказала девушка. — А верно всё скажешь, вторую отдам.