Педро Суарес прекрасно организовал празднество. Чтобы добиться успеха, он пригласил самый цвет лондонских театров. Двенадцать «Довер-герлз», которых ночные заведения переманивали друг у друга, платя буквально золотом, тоже отозвались на приглашение.

Говорили, что эта хореографическая фантазия влетела аргентинцу в копеечку, потому что танцовщицам пришлось разорвать выгодные контракты, чтобы удовлетворить желания богатого покровителя.

Этот аттракцион был назначен на полночь, и гости, с нетерпением ждавшие его, толпились у буфетов, ломившихся от напитков и деликатесов.

Суарес также пригласил членов «Клуба Восьмерых». Все удивились, что эти джентльмены откликнулись на приглашение.

Тем более что эти молодые люди, относящиеся к сливкам светского общества, отказывались допускать прежнего владельца дома, Периклеса Холдона, в свои ряды, считая, что у него маловато дворянских титулов. Они держались чуть в стороне, были немного угрюмы, но явно заинтересованы кипучей жизнью, царившей вокруг. Вечер Педро Суареса начался с доброй порции ругательств, когда ему сообщили, что третья кадриль «Довер-герлз» выпадает из программы, а танцевать будут всего восемь, а не двенадцать девушек. Но потом успокоился, поняв, что гостям достаточно и этого сокращенного состава.

Педро Суарес, привыкший к разгульным ночам в «Пингвине Скандалисте» и в прочих сомнительных заведениях, понимал, что оживления в его новом доме не хватало. Даже он сам не походил на заводного героя тех ночей. Он бродил по гостиным, жал руки незнакомым, рассеянно аплодировал номерам певиц и танцоров, нанятых на этот праздник.

Наконец, когда большинство гостей окружали столы, обжираясь черной икрой и фуа-гра, он удалился в маленькую комнату на верхнем этаже, которую Холдон с чисто женским жеманством называл «мой будуар». Это была странная шестиугольная комната, стены которой были обтянуты желтым шелком. Ее освещала небольшая люстра с хрустальными подвесками. Из всей мебели здесь было только два глубоких бархатных кресла и низкий столик с курительными принадлежностями.

Суарес рухнул в одно из клубных кресел, налил себе виски и принялся созерцать игру хрустальных призм. Похоже, вся радость оставила его существо. Ему было смертельно скучно.

Снизу доносился шум сдвигаемых кресел и столов. Близилась полночь, и никто не хотел упустить ни малейшей детали от гвоздя вечера, выступления «Довер-герлз».

Вдруг Суарес повернул голову: кто-то по-волчьи вошел в будуар Холдона. Он увидел перед собой высокого мужчину с худым лицом, на котором выделялась ниточка черных усиков. Глаза человека прятались за круглыми синими стеклами громадных очков.

— Извините меня за эти стекла, — любезно произнес незнакомец, — они служат мне своеобразной маской. У меня тысяча причин не показывать мое истинное лицо всем вашим гостям.

Педро Суарес проворчал.

— Я вас не знаю, сэр. В этом салоне я не принимаю никого.

— Посмотрите на меня внимательно, — продолжал незнакомец, — и скажите, не вызволили вы кое-кого из рук полиции на берегах Темзы?

— Я? — удивился Суарес. — Вы бредите?

— Нет, я никогда не брежу… Меня зовут Гарфанг.

Педро Суарес молча разглядывал посетителя.

— Гарфанг… Это имя мне совершенно неизвестно, но теперь, когда я вас внимательно разглядел, мне кажется, что я узнаю ваши очки. В тот вечер вы сидели в «Пингвине Скандалисте» за соседним столиком.

— Прекрасно, — согласился посетитель, кивнув. — И все?

Южноамериканец безразлично махнул рукой.