И с души архидьякона снова исчезла легкость. Грусть одного, — пусть мало, но знакомого человека (тем более что эта грусть, как думал Люциус, отчасти была и его виной), — пересилила веселье всех окружающих; он помрачнел, но уже через мгновенье понял, что это не самый неприятный сюрприз: на стул рядом с Кристофером опустился… Мортимер.

— Сударь, у вас больно угрюмый вид для столь чудного места, — усаживаясь, обратился сектант к Кристоферу; и с видом демона-искусителя прибавил: — Не случилось ли у вас какого… несчастья?

Последнее слово он произнес, чуть повернувшись и криво улыбнувшись Люциусу, словно хотел показать: «Этот человек выбран мной неслучайно». Но архидьякон не принял содержавшегося в этой улыбке вызова, он надеялся узреть крах сектанта о чистоту чувств Кристофера и решил не вмешиваться… пока.

— Нет, сударь, — отвечал тем временем молодой человек. — Благодарю вас за участие, но я напротив очень счастлив или… — его глаза подернулись мечтательной дымкой, — …почти.

— Хм, — пробормотал «Отверженный», неторопливо отворачиваясь от Люциуса. — Как же обманчивы бывают внешние проявления наших чувств. Впрочем, и намерений тоже. Однако вы явно…

Договорить Мортимеру не удалось: в готовившуюся начаться борьбу за душу Кристофера неожиданно (даже для архидьякона) вступил епископ.

— Оставьте, господин Култ, — просто, но с каким-то внутренним сознанием своего превосходства сказал он. — Разве вы не видите: молодой человек влюблен.

Кристофер смущенно покраснел; а удивлению Мортимера так и вовсе не было придела: очень немногие знали фамилию главы «Отверженных», чтобы он мог предвидеть подобное.

— А могу я узнать, кто вы? — спросил он, на миг даже позабыв о своей жертве.

— Разумеется, — с прежней самоуверенностью ответствовал прелат. — Только для этого нужно хотя бы изредка посещать храмы и соборы города. Я — епископ Лондонский.

Мортимер улыбнулся. Как ни странно, но прозвучавший титул только обрадовал его: в глазах сектанта он придавал предстоящему противостоянию какой-то мистический оттенок.

«Итак, глава секты „Отверженных“ и первосвященник официальной церкви Лондона», — с удовлетворением сильной личности получившей достойного соперника подумал Мортимер. — «Прекрасно!».

А вслух, дабы попробовать силы в противоречии, произнес:

— Думаю, ваше преосвященство ошибаетесь, называя любовью страсть.

— Любовь мягкими волнами чувств обволакивает сердце и душу, страсть же беспросветной пеленой затуманивает рассудок — их невозможно перепутать, — отозвался прелат, но смотрел он при этом на Кристофера, ясно давая понять сектанту, что вступил в этот разговор отнюдь не ради собственного (и тем более не ради Мортимерова) удовольствия. Однако «Отверженный» сделал вид, что не замечает пренебрежительного к себе отношения со стороны священников.

— Я вижу, у церкви на сей предмет весьма поверхностные взгляды, — усмехаясь, отметил он. — А вы что скажете, сударь?

Кристофер, погруженный в созерцание красавицы Обклэр, не отвечал. Но и молчание продлилось недолго: сектант с епископом, словно черт и ангел, принялись внушать ему с разных сторон противные друг другу мысли.

— Страсть согревает нас пылкостью желаний.

— Но и сама скоро сгорает. Вместе с чувством.

— А любовь… она только душит.