Из всех шести фильмов, снятых по моим книгам, был только один, в создании которого я принял участие, – «Время любить и время умирать». Если автору дорого его здоровье, то он должен держаться от съемок подальше до тех пор, пока не поймет и не прочувствует, что фильм никоим образом не может быть точным воспроизведением его романа. Если же фильм будет рабской копией, то, вероятно, это будет плохой фильм. Он не может быть простым пересказом. В лучшем случае фильм становится переводом романа в визуальный образ, полный неожиданностей – в первую очередь для автора, которому приходится отказываться от дорогих его сердцу сцен и видеть, как в сюжет втискивают другие, для чего он, при всем желании, не видит никаких оснований.
Собственно, даже если фильм получается почти идеальным, автор все равно найдет повод для недовольства, найдет недостаток, который он еще и тысячекратно преувеличит. Когда я впервые смотрел «На Западном фронте без перемен», мне бросилось в глаза, что унтер-офицер в очень короткой сцене, буквально на несколько секунд, промелькнул в кадре в неправильном головном уборе – в фуражке без козырька, хотя как раз именно унтера имели право носить фуражки с козырьком. Я очень болезненно переживал эту пустяковую ошибку. После этого мне уже были безразличны великолепные батальные сцены. Я видел только эту злополучную бескозырку и живо представлял себе, как весь германский генеральный штаб и националистическая пресса будут тыкать пальцами в эту ошибку и обвинять фильм в злонамеренном обмане.
Никто этого не заметил. Этой ошибки не заметил генерал-фельдмаршал фон Гинденбург, ее не заметили генералы из министерства обороны, которые посмотрели фильм, прежде чем его разрешили к показу в Германии. Да, сила воображения тоже может стать великим соблазнителем.
Когда я год назад приехал в Берлин, чтобы участвовать в съемках фильма «Время любить и время умирать», параллели с «На Западном фронте без перемен» были очевидны, но были и отличия.
Обе книги были написаны мною. Обе книги были о войне, одна о первой, другая – о второй; оба фильма были сделаны одной компанией – «Юниверсал Интернейшнл». Но «На Западном фронте без перемен» снимали в Голливуде, а «Время любить и время умирать» – в Берлине и в Германии.
Я вспоминаю премьеру фильма «На Западном фронте без перемен» в Берлине, в 1930 году. За несколько недель до этого Йозеф Геббельс, глава берлинской организации нацистской партии, прислал ко мне какого-то типа, который попросил меня подтвердить, что права на производство фильма были без моего ведома проданы издательством компании «Юниверсал», которая и сняла фильм. Он хотел использовать это обстоятельство в антисемитской пропаганде: будто я – нееврейский автор – был использован двумя еврейскими фирмами в их космополитических и пацифистских целях. В качестве вознаграждения Геббельс обещал мне покровительство нацистской партии. Ему не помешало, что его партия с теми же нападками выступала против меня и моей книги. Посланец Геббельса поведал мне, что общественная память коротка, а члены партии дисциплинированны – они поверят в то, что им скажут. Нет нужды говорить, что я отверг этот вздор и упустил возможность стать мучеником партии.
На премьере Геббельс разразился ядовитой речью. Его когорты швыряли в зал зловонные бомбы и выпустили под ноги публики белых мышей, чтобы сорвать сеанс. На площади перед кинотеатром нацисты устроили гигантскую демонстрацию.
Я видел тех демонстрантов. Никому из них не было больше двадцати лет, следовательно, никто из них не мог участвовать в войне 1914–1918 годов и никто не знал, что десять лет спустя они окажутся на войне и большинство из них погибнут, не дожив до тридцати.
Я был,
Когда год назад я в дождливый день приехал в Берлин, я первым делом отправился на Ноллендорфплац, где нацисты имели обыкновение устраивать свои демонстрации. Площадь лежала в развалинах, так же, как и театр, и бесчисленные дома на много миль вокруг по всему городу. Я прошел мимо развалин дома моего первого издателя, которому я вручил рукопись «На Западном фронте без перемен». Рукопись он не принял, а мне объяснил, что сейчас никто не желает читать о войне. Этим он преподал мне хороший урок: не слишком доверяй экспертам. За эти годы я понял, во что я должен верить: в независимость, терпимость и чувство юмора – в три вещи, не очень популярные в Германии.
Некоторое время я шел сквозь дождливые сумерки и наконец понял, что заблудился. Я много лет прожил в Берлине, но теперь почти все знакомые мне ориентиры исчезли. Мне пришлось спрашивать у прохожих дорогу через непроходимые дебри развалин. То же происходило, когда я приехал в город, где родился. Я стал чужаком, и мне пришлось купить старые фотографии, чтобы вспомнить, как выглядели места моей юности.
Когда я открыл дверь студии, где должны были снимать «Время любить и время умирать», мне показалось, что я попал в дурной сон. Там снова были они: знамена со свастикой, черная эсэсовская форма, атмосфера безудержного тщеславия, разложения и заблуждений. На мгновение это показалось мне настолько невероятным, что я почти поверил в то, что произошло чудо и в этом разрушенном до основания городе из руин возник обычный, отстроенный заново квартал. Подобную реакцию мы наблюдали двумя днями позже, когда выехали из студии, чтобы отснять эпизод на улице. По пути нам пришлось остановиться на заправке. В автомобиле сидели три актера, одетые в мундиры офицеров СС. Женщина-заправщица, увидев нас, резко обернулась в направлении дома: «Беги, Отто, они снова здесь!» Воспоминания тоже могут стать великим соблазнителем.
Большая разница между «На Западном фронте без перемен» и новым фильмом заключалась в том, что в «На Западном фронте без перемен» были впечатляющие батальные сцены, а во «Время любить и время умирать» их не было ни одной. В кадре ни разу не показался ни один вражеский солдат, но разрушения были куда страшнее, чем после той, первой войны. Враг невидим. Смерть дождем падает с неба. Война траншей и линий обороны миновала и осталась в прошлом. Фронт всюду. Война солдат окончилась: тотальная война целит в каждого. Героическая война канула в Лету: можно спрятаться, но невозможно защититься. Когда-нибудь в будущем кучка людей нажмет несколько кнопок и миллионы людей умрут страшной смертью. Проблема войны в том, что жаждущие ее люди не ждут, что им придется умирать на ней. Проблема с нашими воспоминаниями в том, что они изменяют, забывают и искажают истину, и это помогает нам выжить. Твоя память превращает смерть в приключение, если смерть тебя миновала. Но смерть – это не приключение: убивать – вот смысл войны, убивать, а не выживать. Поэтому правду о войне нам могут рассказать только мертвые. Слова выживших никогда не смогут стать исчерпывающими. Иногда на такую правдивость способны фильмы. Глаз более сильный соблазнитель, чем слово. Надеюсь, что таким станет и этот фильм.
О книге «Эйхман и сообщники»
Данная книга является одной из самых важных и содержательных работ, опубликованных после окончания войны. Она выходит далеко за рамки своего названия и представляет собой не только описание Эйхмана, его подручных, начальников, мотивов и поступков, но также и совершенно неопровержимое, объективное и потому еще более ужасающее изображение национал-социализма вообще; неопровержимое и объективное потому, что книга в основном состоит из документов, выдержки и фотокопии которых представлены в таком изобилии, что читатель, снова и снова содрогаясь, не только вынужден признать, что здесь он сталкивается с фактами, а не с жутким зловещим призраком, но и может понять, как случилось так, что люди верили в этот призрак, и что огромная часть образованного, цивилизованного и слишком слепо следующего авторитетам народа загнала других людей и сама была загнана в трясину бесчеловечности, даже толком этого не почувствовав.
Однако в книге есть еще кое-что – нечто, кажущееся еще более страшным, чем сам изображенный в ней садизм: обывательская бюрократия этого садизма, которая проявляется на страницах книги через многочисленные документальные доказательства. Речь о сотнях тысяч беспомощных, невинных людей и их зверском умерщвлении идет так, словно они были докучливыми вредными насекомыми, которых истребляют аккуратные и педантичные морильщики; о бесконечных поездах, переполненных несчастными, отправленными на смерть женщинами и детьми, рассказывается так, словно фирма, торгующая картофелем, докладывает об отчетах по итогам финансового года, полученных ею от своих бухгалтеров, торговых представителей и руководителей: как удалось получить особенно богатую статью дохода в Венгрии, как вслед за этим в других странах появляются лагеря еще больших размеров, и как можно организовать к ним транспортное сообщение; и все это трезво, по-деловому, без неприличных слов вроде «смерти» или даже «убийства» – речь идет самое большее об «окончательном решении» и «ликвидации», как говорят о ликвидации старого товара перед получением нового. В особо прибыльных итоговых балансах, когда была найдена возможность приобрести или сбыть на пару сотен тысяч людей больше, звучат взаимные поздравления, а во время хорошего обеда среди товарищей провозглашаются тосты за деловую хватку «Компании с ограниченной ответственностью “Гестапо”». Объятый ужасом читатель видит этих мелких чиновников из отдела массового убийства за их повседневной рутинной работой, не испытывающих при этом ни малейших угрызений совести, как будто они продают марки в почтовом окошке, а не распоряжаются жизнями миллионов людей.
И они – не Аттилы, не Чингисханы. Это старательные, услужливые, пекущиеся о своей карьере управляющие, постоянно стремящиеся превзойти остальных в количестве убийств, чтобы выглядеть еще более дельными сотрудниками в глазах начальства; это имеющие право на получение пенсии соотечественники, отцы семейств, которые ведут патриотическую работу и спокойно спят по ночам; это верные своему долгу мужья, которые совершенно спокойно отдают распоряжение в четырех экземплярах, согласно которому должен быть уничтожен целый народ. И все это они делают хладнокровно, согласно морали палачей и рабов: приказ есть приказ, и с нами ничего не может случиться, ведь мы под его защитой; согласно этой морали трусости, которая по страшной иронии судьбы превратилась в девиз высшей расы.
Автор прилагает к представленным документам важные пояснения, которые дополняют эту жуткую картину. Из этих пояснений видно, сколькие из этих людей давно отпущены или помилованы всего лишь после нескольких лет тюрьмы или каторги. Человеческая жизнь в то время стоила дешево, и они извлекали из этого выгоду, прикрываясь все тем же кодовым словом: что мы могли поделать, приказ есть приказ. Мертвые все равно уже мертвы, и ничто не может вернуть их к жизни. Разве не погибли также и миллионы немцев? И разве не лучше было бы позабыть о том, что происходило в то время, словно это кровавая легенда из глубокой древности, в которой люди еще не были людьми, а не двадцатый век, когда люди по-прежнему не являются людьми?
Доктор Кемпнер составлял свою книгу с непревзойденным знанием дела. До перехода власти к национал-социалистам он занимал высокие посты в министерстве внутренних дел Пруссии, а после развала Третьего рейха – важные должности во время Нюрнбергского процесса, где под конец он был главным обвинителем в деле Вильгельмштрассе[63]. Он является большим авторитетом в международном уголовном праве, и по приглашению генерального прокурора присутствовал также на обсуждении процесса над Эйхманом в Израиле. Его книга отличается не только лаконичностью, компетентностью, объективностью и тем, что автор лично знал большинство тех людей, о которых в ней ведется речь – как подсудимых или свидетелей; она замечательна также страстью, которая не мешает объективности – той страстью, которую человек испытывает по отношению к своим страдающим собратьям, страстью к справедливости. Она написана не для того, чтобы воскресить вражду и ненависть, но с той единственной целью, которая может быть у подобных книг: показать, что человек, кажется, пока что не слишком далеко ушел от своих кровавых истоков, чтобы питать очень уж большие иллюзии по поводу прочности таких понятий, как справедливость и человечность.